После первой же чарки заморского вина-медалиста девушки зарумянились, стали много говорить, перебивая и не слушая друг друга, беспричинно смеялись, далеко запрокидывая голову. Васса Степановна слушала их болтовню, молча усмехалась чему-то, время от времени бросала на обеих ласковые взгляды. Фаина заладила одно:
— Ой, мама, и как это ты решилась выехать одна в такую даль? Ведь ты до этого почти никуда не выезжала, правда? Главное, разыскала и заявляется: «Тут проживает врач Петрова?» Ой, не могу!..
Мать в ответ улыбается, утирает кончиком платка уголки губ.
— Свет велик, да не без добрых людей, доченька. В своих письмах ты мне описывала, мол, до меня надо по железной дороге пять станций проехать. Я как села на своей станции, так и принялась отсчитывать их по пальцам: думаю, как не станет пальцев на одной руке, так, значит, и доехала. Только гляжу — и пять остановок проехали, и шесть, и седьмую миновали, а соседи в вагоне все говорят: «Сиди, сиди, мамаша, твою станцию еще не видать. Как приедем, так и скажем». Доверилась я людям, думаю, старую женщину зря не обидят. Проехали, может, десять, а то и больше остановок, тогда мне и подсказывают: «Ну, мамаша, вот теперь твоя станция, можешь сходить». И правда, на стенах вокзала обозначена та самая станция, про которую ты мне описывала. Разыскала автобус, — опять же добрые люди помогли, — села, рассказываю, как добиралась, остановки на пальцах считала, а вокруг смеются: мол, ты, бабушка, на учет брала все мелкие полустанки, где поезд останавливается, а крупных станций, действительно, пять. Так и доехала. Нынче, коли сама захочешь, и то мудрено заблудиться — везде народ, все грамотные… А тебя, доченька, видать, все здешние люди теперь знают?
— Откуда ты взяла, мама?
— Как же, со стороны-то виднее. Слезла я с автобуса и снова не знаю, куда идти. Слепая ровно… Снова спрашиваю: «Скажите, люди добрые, как мне дойти до Зеленого переулка?» — «А кого там ищешь, бабушка?» — «Мне, — говорю, — врача Петрову надо бы, дочкой она мне приходится». Знаем, отвечают, такую, глянь, а уже какой-то мужчина тянет из моих рук чемодан: пойдем, говорит, мамаша, со мной, я тебя провожу. Верно слово, не обманул, так до самых ваших ворот и доставил. Подает обратно чемодан и говорит: «Вот здесь проживает ваша дочка, очень у нас ее уважают, хорошего человека вырастили, мамаша». Сказал он это, а сам обратно. Добрые-то люди везде есть, доченька. Будешь с человеком по-хорошему — и он к тебе с добром…
Помолчав, мать неожиданно спросила:
— Не скучаешь здесь, доченька? Уехала от нас вон в какую даль…
Фаина ответила не сразу, по лицу ее пробежала неясная тень.
— Уже привыкла, мама… Да и некогда скучать, работы хватает. Знакомых теперь у меня здесь много. С Томкой вот живем, как родные сестры, правда, Тома?
— О-о, мы с Фаей душа в душу, водой не разольешь!
Встретились глазами и озорно расхохотались: обеим сразу вспомнились утренние баталии на кухне.
— Вижу, доченьки, друг дружке вы по сердцу пришлись. Оно так и следует, в молодости без товарищей нельзя. Если хороший друг-товарищ повстречается, то и мать бывает больше не нужна…
Фаина догадалась о потайных мыслях матери и густо раскраснелась, протестующе замахала руками:
— Ой, мама, зачем ты так? Да я тебя ни на кого не променяю, одна ты у меня!
Вскочила, обняла мать, прижалась щекой к щеке, замерла в благодарном порыве. Тома, низко опустив голову, дрожащими пальцами скручивает и раскручивает бахрому цветной скатерти, а сама вот-вот расплачется. «Счастливая ты, Файка, и мать у тебя такая славная, добрая, любящая… Господи, все бы на свете отдала, если б хоть раз вот так прижаться к родной матери! Не могу, больше не могу…»
Тома порывисто вышла из-за стола, быстрыми шагами скрылась в своей половине. Вскоре она вернулась, вокруг глаз были заметны красноватые пятна. Пряча лицо, направилась к выходу.
— Тома, ты куда?
— Выйду подышать… Выпила вина, нехорошо себя чувствую. Нельзя мне пить вина, совершенно нельзя… Я недолго, пройдусь на воздухе…
Слышно было, как она застучала по ступенькам крыльца, затем коротко звякнула щеколда калитки. После продолжительного молчания Васса Степановна осторожно поинтересовалась:
— Подружка твоя, видать, хороший человек, доченька. Она что, тоже дальняя, не из здешних?
— Дальняя, мама. Детдомовская она, из родных никого, осталась одна, точно березка в чистом поле. А я разве не писала тебе про Тому?
— Может, и писала, да я запамятовала. Старая память, что сито, — все насквозь… Э-э, господи ты боже мой, гостинцы-то свои я и забыла на стол поставить, уж ты прости меня, доченька! Старая, что малая, где села, там и поела, а про свою котомку забыла начисто. Помоги-ка мне, доченька…