Васса Степановна принялась выкладывать содержимое котомки и чемодана. Фаина всплескивала руками, а мать лучилась знающей улыбкой: «Помаленьку все скушаешь, доченька, домашнее — оно всегда вкуснее покупного».
— Ну, куда ты столько навезла, мама? Можно подумать, мы тут сидим голодные! Ведь не те годы, мама, когда училась и думала о миске домашней лапши. Тогда жила на стипендию, а теперь у меня зарплата хорошая, сама знаешь…
Мать вынимала из котомки бережно завернутые в чистые тряпицы увесистые куски свинины, замороженную тушку гуся, пол-литровые баночки с домашним маслом, медом, туго набитые чем-то мешочки.
— А здесь что? О-о, сушеная черника! Ты знаешь, мама, ее здесь вообще в глаза не видели, не растет. А в этом мешочке? Мята с иван-чаем? Господи, как ты догадалась, мама?
— Не забыла, доченька, как ты любила чай с мятой. Думаю, не лишнее, возьму, авось не выбросит…
— Я вижу, от всего, чем богата, привезла понемногу. Спасибо, мама! — Фаина снова, в который раз, обняла и поцеловала мать.
— Корову держите, мама? Трудно?
— Нелегко, доченька, да ведь как без коровы? Корова во дворе — еда на столе, не зря сказано. И то сказать, нынче колхоз выдал три воза ржаной соломы да воз яровой, и сама с литовкой по лесопосадке походила, воз целый сена наскребла. Легко корову продать, а попробуй, найди хорошую. Помаленьку живем, доченька, только у тяти со здоровьем хуже и хуже, за пчелами кое-как, через силу уже доглядывает… Кланялся он тебе.
Фаине стало нестерпимо стыдно: пока мать рядом, об отце и вспомнить забыла. Тому, конечно, была своя причина: с самого детства с матерью да с матерью, а отца в семье видели редко, работал он на лесозаводе в большом поселке, километрах в тридцати от дома. Наведывался к своим раз-два в месяц, а то и реже, приносил кое-какие деньги, уходил всякий раз с туго набитой котомкой за плечами. Хозяйство и ребята — все держалось на матери, та крутилась белкой в колесе. Фаина, пожалуй, и не вспомнит, чтобы когда-либо видела мать праздно сидящей на лавке. Годам к пятидесяти отец подорвал свое здоровье и, заработав хронический ревматизм и небольшую пенсию, окончательно вернулся домой. Однако путь к сердцам собственных детей оказался заказанным — слишком поздно он вернулся к ним. Так и вышло, что любовь и привязанность своих детей променял на зарплату, которую ему на лесозаводе выдавали аккуратно два раза в месяц, не то что в колхозе в те памятные годы… И Фаина, вспоминая о доме, всегда в первую очередь живо представляла мать, ей даже будто слышался ее ласковый, добрый голос, а образ отца был расплывчат и тускл.
— Ой, мама, мама, и зачем ты столько всего привезла! Подумать только, пуда полтора, не меньше!
— Так ведь не на себе, доченька, всю дорогу машина везла.
Фаина раскладывала на кухне мамины свертки, баночки, когда в сенцах застучали чьи-то шаги. Фаина продолжала свое дело, подумав, что, наверное, возвращается Тома.
— Позвольте войти к вам?
Фаина почувствовала, как ослабели ноги под коленками: Георгий!.. В замешательстве не знала, куда рассовать баночки, тряпицы, мешочки, так и осталась стоять, стараясь своей спиной загородить мамины гостинцы.
— А-а, Георгий Ильич, заходи… заходите. Извините, у нас как раз такой беспорядок, не прибрано… Пожалуйста, присядьте вот сюда…
Зная, что мать наверняка заметила ее растерянность, она окончательно заробела и не знала, за что взяться, как ей вести себя дальше. И надо же случиться такой встрече!..
Георгий Ильич сделал вид, что ничего такого не произошло, повесил шляпу на гвоздь, вбитый в притолоку двери, расстегнул пуговицы плаща, присел на свободную табуретку.
— Ого, я вижу, вы собираетесь в путь-дорогу, Фаина Ивановна? — кивнув головой на баночки, расставленные на столе, усмехнулся Георгий Ильич. — И далеко, если не секрет?
— А-а, вы об этом… Знаете, ко мне приехала мама, вы познакомьтесь… Это, мама, наш врач, мы вместе работаем… — Фаина с затаенной мольбой в глазах посмотрела на мать, словно, говоря: «Ради бога, мама, ты постарайся понравиться ему, ладно? А после я тебе все, все объясню! Только постарайся, чтобы он остался доволен…»
— О, так это твоя мать? — словно только теперь заметив сидящую в двух шагах от себя старую, деревенскую всем своим обличьем, женщину, Георгий Ильич слегка кивнул в ее сторону головой. — Что ж, очень хорошо. Соскучились по дочке? Дело доброе, доброе… Ну, рассказывайте, Фаина Ивановна, как проходит праздник в ваших палестинах? Кстати, я не вижу здесь милой, одержимой высокими устремлениями педагогички, она, вероятно, где-нибудь веселится организованно, не так ли?