От испуга и боли, которую поневоле причинила ему ложечкой тетя-врач, мальчик скулящим голосом заплакал. Мать с отцом молча, выжидающе посматривают на Фаину, на лицах обоих — виноватость и надежда. С полатей, задернутых цветастым ситцем, слышны шорох и сдавленный шепот: проснулись остальные ребята, с нетерпеливым любопытством высовывают головы и тут же прячутся обратно. Фаина нарочито строго сказала в сторону полатей:
— А кто там не спит? Вот сейчас возьму и всем сделаю укол!
На полатях мгновенно все затихло, затаилось. Слышно, как снежинки шуршат по стеклу, в печной трубе устрашающе гудит ветер.
— У мальчика ангина, — устало объяснила Фаина родителям. — Уложите в постель, хорошенько укройте. Вот эти таблеточки давайте через четыре часа. Да, да, по целой… Завтра везите в больницу. Хотя нет, не надо, в такую погоду хуже заморозите мальчика. Я скажу сестре, будут приходить с уколами. Потом я сама посмотрю. Где простудили сына?
Хозяйка плачущим голосом принялась жаловаться, Фаине было неприятно слушать ее.
— Господи, да разве за ними уследишь? Мы оба с самого утра и до вечера на работе, а ребятишки целый день дома одни. Пятеро их, мал мала меньше. Дак ведь они в одной рубашонке и на улицу выбегают, и сырую, холодную воду с колодца почем зря лопают… Наказание мне с ними, не дай господи! Может, и добра-то от них не увижу, а маюсь…
Выходя провожать Фаину в обратный путь, хозяин взял с собой фонарь. Ветер почти задувал слабенькое пламя под стеклом, от фонаря толку не было, дорога все равно оставалась невидимой. Но когда впереди тебя маячит огонек, идти в белесой темноте куда веселее! Должно быть, поэтому обратная дорога показалась Фаине короче, не так уж и длинна, оказывается, эта Садовая улица Атабаева!
Добравшись до своей калитки, Фаина схватилась рукой за грудь, помотала головой.
— Ой, пришла… Спасибо, что проводили. Одна я забоялась бы идти…
— Вам спасибо, Фаина Ивановна. Другой, может, сказал бы до утра подождать, а вы, вон, без слова…
— Ничего. Такая работа… До свиданья!
Человек с фонарем ушел. Проходя в калитку, Фаина обернулась, но огонька уже не было видно. Снег, снег, словно всю землю засыпало белой, кипящей снежной кашей!..
Вспоминая тот вызов, Фаина снова поежилась, плотнее завернулась в халат. До начала обхода еще оставалось время. Она присела с дивана за стол, придвинула к себе стопку потрепанных папок с историями болезней. Писанины накопилось столько, что впору заняться только ею, в палаты хоть вовсе не показывайся. Интересно, где это придумали нагрузить врача ворохом разных бланков, чтобы он все их заполнял аккуратно, каждую графу без пропусков, без проволочек, без исправлений?.. Должно быть, даже писатели столько не пишут, сколько приходится врачам. А когда, скажите, лечить людей? На амбулаторном приеме, бывает, в день по три десятка человек пропускаешь, уши болят от зажимов фонендоскопа, а пуще того пальцы судорогой сводит: подумать только, на всех тридцать человек надо в отдельности исписать чуть ли не целую простыню бумаги! Кто да что, да где и когда родился, да кто ты такой по нации, да где проживаешь, где да кем работаешь, да чем раньше болел… А потом уже самое нужное: расскажи, на что жалуешься, что чувствуешь, когда началось, что принимал… И все надо записывать, и вся эта писанина называется коротким словом: анамнез. Как будто врачу до смерти хочется узнать, где человек родился и на каком он языке говорит! Вот бы на амбулаторный прием того начальника, кто придумал на муки врачу всю эту канцелярию!..
От окна несло холодом, Фаина настежь распахнула дверь: в коридоре теплее.
В коридоре, на обтянутом белым чехлом низком диване, сидят две женщины. Фаине их не видно, мешает дверь, и хотя те старались разговаривать вполголоса, она невольно слышала все. Неторопливо шелестел старушечий говор, прерываемый частыми вздохами:
— …И думаю: ох, господи, неужто задарма жизнь свою на свете прожила? Перед мужем, покойником, старалась из кожи вон, чтобы ниже воды, тише травы, а все одно доброго слова от него не слыхивала. Не то что впереди него, а и рядом не хаживала, все позади да позади, ровно собачка какая… Была молодая — за детишками ходила, свои-то шаги к ихним приноравливала, все думала, надеялась: вот подрастут, станут самостоятельными, уж тогда поживу в свою охотку. А не тут-то и было! Сама оказалась сиротинушкой на целом свете, как есть пустой колосок у обочины дороги. И мужа, и детей своих пережила, так-то… Уплыли годы, как вешние воды.