Газета выскользнула из рук Фаины, с мягким шорохом легла на пол.
— Что же… что же это такое? — чуть не плача, с побелевшим лицом застонала Фаина. — Кто это сделал? Но ведь это неправда! Ложь!..
Резкий окрик Соснова, похожий на пощечину, заставил ее смолкнуть:
— Перестаньте! Забыли, где находитесь?! Дайте сюда газету…
Главный врач читал статью долго, очень внимательно, не пропустив ни слова. Внешне он оставался очень спокойным, будто речь в статье шла вовсе не о нем, а о делах больницы из другой, далекой области. В ординаторской стояла гнетущая, наполненная беззвучным криком тишина. Было слышно, как трутся о стекло сухие снежинки, а в коридоре звонко капает в тазик вода из умывальника.
Соснов не спеша, аккуратно сложил газету. В холодном, синеватом свете, падающем из окна, глаза старого врача казались совершенно бесцветными, белая шапочка на голове оттеняла бледную, в крупных морщинах кожу на лице.
Прижимая руки к груди, Фаина сдавленно, с отчаянной решимостью проговорила:
— Алексей Петрович, мы… сейчас же пойдем в редакцию! Скажем, что это неправда. Все, все пойдут, вот увидите!
Соснов словно не расслышал ее, глаза его по-прежнему смотрели куда-то в окно, поверх беспокойно шумящих деревьев. В этой тишине тяжелый хлопок двери в том конце коридора заставил вздрогнуть Фаину. В дверях ординаторской появился Георгий Ильич, лицо его было красным, вероятно, он очень спешил сюда. Секунду помедлил, затем шагнул к Соснову. Заложив руки в карманы халата, уставясь глазами в затылок главврача, произнес с плохо скрытым раздражением:
— Я хотел бы знать, исходя из каких соображений задерживается отправка больного Матвеева в областную клинику? Я у вас спрашиваю, Алексей Петрович!
Соснов всем своим грузным корпусом медленно отвернулся от окна, посмотрел на Световидова так, словно впервые увидел его.
— Что-нибудь еще, Георгий Ильич?
Световидов нетерпеливо облизнул губы, зло выкрикнул:
— Вы же слышали! В таком случае я сам вызову самолет!
Соснов приподнял палку и с силой ударил об пол. Кровь хлынула в лицо, голова затряслась, ему не хватало воздуха. Он дал волю давно накопившемуся раздражению, задыхаясь, обрушил на опешившего Световидова поток гневных слов:
— А я вам этого не позволю! Вы готовы половину больных сплавить в чужие руки, так будет легче. А я не позволю! Да, да, я зажимаю критику, убиваю свежую мысль! Пусть так… Не беспокойтесь, Георгий Ильич, за жизнь Матвеева отвечать не вам! Я буду оперировать его. Здесь, в Атабаеве!..
Незряче водя палкой впереди себя, Соснов с непривычной для него живостью вышел из ординаторской. Тягостное молчание нарушил Георгий Ильич. Пожав плечами, он скривил рот в жесткой усмешке:
— Старика прорвало, хм… Ребячье упрямство. По-моему, он просто нездоров сегодня, вам это не показалось?
Фаина с Неверовой подавленно молчали.
Впервые путь от больницы до дома показался Соснову таким длинным. Он искал опору в палке, но она глубоко уходила в снег, и случилось так, что верная спутница подвела его — Соснов боком повалился на обочину тропки. Он не рассчитал, сделал неосторожный шаг. Правда, снег был мягкий, пушистый, упал удачно, ничуть не ушибся, только слетела с головы шапка и за воротом обожгло холодом. Поднялся с большим трудом, потому что снег был рыхлый и уходил из-под него. Наконец, встал, надел шапку и рассердился на себя: наверняка из окон больницы люди видели его оплошность, могут подумать черт-те что. Осторожно оглянувшись через плечо, успокоился: высокие сосны заслоняли собой корпуса.
Эту узкую тропинку между соснами Соснов протоптал сам. Это была его дорожка. От дома до больницы, от больницы до дома. Последние несколько лет доктор неохотно выбирался в село: с каждым годом дорога туда казалась длиннее — уже на полпути начинал слегка задыхаться, а добравшись до базарной площади, подолгу стоял, делая вид, будто кого-то поджидает. А потом нога… Он сильно ушиб правую ногу еще давно, в молодости, боль долго дремала в нем, ничем не давая знать о себе. После войны болезнь объявила себя, принялась грызть и сосать голенную кость. Временами боль исчезала, словно насытившись, но сам Соснов знал, что она никуда не ушла, просто на время отступила. И верно, она всякий раз возвращалась и принималась за свое. Казалось, настойчиво требовала, чтобы он, Соснов, выбирал теперь дороги покороче. Соснов ничего не мог с ней поделать и в конце концов уступил.