Иногда на ум ему приходили странные мысли. Например, такое: в детстве человек вначале с трудом учится ходить, его первая дорога — от колен матери до порога дома. Затем человек выбирается во двор, на улицу. С годами ему становится тесно в родной деревне, городе, человеку уже нужен весь мир, и пути-дороги его теперь так длинны, что их трудно измерить. Но вот и земля исхожена им вся, человека неудержимо тянет в дорогу, в неизведанные пути, тогда он подался в небо, к звездам… Однако есть невидимая грань, переступив которую, человек начинает незаметно для себя искать дороги короче. С каждым годом чуть-чуть короче, ближе… Он уже с трудом и все реже выбирается за околицу деревни, на окраину города, а потом наступает время, когда весь мир сужается до размеров двора, а те, пройденные когда-то тысячи верст, уже видятся сквозь зыбкий туман прошлого. Человек возвращается туда, где он сделал первые, робкие шаги. Он возвращается домой. Разница только в том, что для одного дом — это небольшая деревушка, для другого — огромный город, а для третьего — вся земля. Когда-нибудь люди, возвращаясь с далекой планеты на землю, будут просто говорить: летим домой. И если даже они будут залетать очень далеко, все равно земля их будет звать, манить к себе, и люди всегда будут стремиться к тому, чтобы остаток своих дней провести дома, на земле. Так будет всегда.
Такие странные мысли иногда приходили на ум Соснову, от них слегка кружилась голова. А еще он думал о том, что каждый человек за свою жизнь должен проложить на земле свою дорогу. Может быть, у одного это будет просто неприметная тропочка, а у другого настоящий большак. Важно, чтобы у человека она была своя, неповторимая, потому что привычка ходить по чужим следам делает его робким и равнодушным, неспособным на собственный риск. Тогда у человека даже походка становится не своей… Нет, что бы там ни говорили, но доктор Соснов всю жизнь шел своей дорогой, он не боялся новых тропок.
Старый врач пришел к своему дому. Ну, конечно, Поленька чисто подмела ступеньки крыльца, лопатой расчистила дорожку до самой калитки. Ах, Поля, Поленька, ты даже приготовила свежий веничек из еловых веток, чтоб было удобно подметать валенки. Но почему снова такая боль в груди, там, где сердце? Да, да, слишком резко наклонился. Надо постоять, отдышаться. Ну вот, вроде отпустило. А с сердцем что-то неладно, оно все чаще болит. Но об этом покуда надо молчать. Люди не поверят: ведь врачи, по их мнению, не должны болеть. А потом — больное сердце никому не покажешь, оно хорошо запрятано. Если у человека рана на пальце, все это видят и жалеют, а вот если трепещет от жгучей боли сердце, то тогда… Впрочем, не надо об этом. Все хорошо, Поленька, просто сегодня я чуточку не в норме.
К столбику калитки привешен плоский голубой ящичек: «Почта». Алексей Петрович двумя пальцами ухватил торчащий из щели белый уголочек, осторожно вытянул всю газету. Она самая, «Светлый путь». Облегченно вздохнул: это хорошо, что Поленька не успела взять из ящика почту. Воровато покосившись на окна, Соснов ловко сложил большой похрустывающий лист и сунул во внутренний карман своего пальто.
Поленька встретила его настороженно, выжидательным взглядом, с плохо скрытой тревогой спросила:
— Алеша, что с тобой? У тебя вся спина в снегу. Ты упал?
— Нет, нет, Поленька. Это просто… ком снега свалился с дерева, прямо на меня. Природа играет…
Соснов нарочно долго возился у вешалки, стараясь не встретиться с глазами жены. Он никогда, даже в самом малом, не лгал перед ней, и вот теперь, кажется впервые, сказал ей неправду. Ему не хотелось по пустякам тревожить Поленьку, зная, что она тут же примется жалеть и обхаживать его. Старый доктор очень не любил, когда его в чем-нибудь жалели.
Но Поленька словно чувствовала ту сумятицу, которая вселилась в душу Алексея Петровича, и снова захотела узнать правду.
— Алеша, ты сегодня чем-то расстроен? Что-нибудь стряслось в больнице?
И Соснов второй раз за этот день сделал жене больно. Он повысил на нее голос, нетерпеливо выкрикнул:
— Перестань! Что я, маленький ребенок!
Глаза у Поленьки вздрогнули, как у испуганной птицы, она вся сжалась, будто ожидая удара.
— Алешенька, зачем ты так? — чуть шевеля губами, прошептала она. И едва не плача, со стоном: — Господи-и, Алеша-а…
Этот голос заставил Соснова опомниться, прийти в себя. Он поставил свою палку в угол и, горбясь больше обычного, с виноватым видом приблизился к жене, погладил ее вздрагивающие плечи своей большой, тяжелой рукой.
— Ну, ну, Поленька, не смотри на меня так. Я виноват… Немножко устал на работе, вот и погорячился. Дела больничные мне следовало оставить за порогом.