Соснов, не оглядываясь, резко бросил через плечо:
— Скажите ему, что доктору Соснову некогда, он готовится к операции!
Девчонку словно ветром сдуло от дверей.
Во время перепалки между Сосновым и Световидовым Фаина испуганно стояла в стороне, ломая пальцы в отчаянии, потрясенная столь откровенно открывшейся враждебностью двух близких ей людей. Больно сжималось ее сердце: «Полноте! Разве можно такое перед операцией?! Я ничего не понимаю, что происходит здесь…»
— Георгий Ильич, зачем вы так… — протягивая руки к Световидову, начала было она. Молодой хирург с холодным бешенством посмотрел на нее, сухо оборвал:
— Не ваше дело, не вмешивайтесь!
Фаина отступила назад, пораженная взглядом Георгия Ильича. Господи, что же это с ним происходит! Сколько презрения, ненависти в его глазах! Она никогда не видела его таким. Если бы не Алексей Петрович! Она была готова закричать и бежать отсюда, закрыться где-нибудь и дать волю рыданиям, которые душили ее.
— Прошу готовиться, через полчаса приступаем! — Голос Соснова был резкий и требовательный, не допускающий возражений. Заметно волоча правую ногу, он грузно двинулся из ординаторской. С чувством острой отчужденности друг к другу, Фаина и Георгий Ильич молчаливо последовали за ним. Соснов был уже возле самой операционной, когда к нему снова оробело подбежала та девчонка из регистратуры.
— Алексей Петрович, снова звонили из райисполкома…
Соснов остановился, зычно выкрикнул на весь коридор:
— А я снова повторяю: доктору Соснову некогда, он приступает к операции!
Бедная девчушка вконец растерялась, дрожащим голосом пыталась объяснить:
— Я так и передала им… а они снова сказали, чтобы вас к телефону… по очень важному вопросу…
Внезапно остыв от гнева, Соснов почти ласково сказал:
— Вот, вот, передайте им, что я на операции. И что это сейчас для меня самый важный вопрос! Иди, милая, и больше сюда не бегай…
Операционная помещается в самом конце длинного, гулкого коридора, сюда посторонних не пускают. Да и сами больные с опаской посматривают на окрашенную белилами дверь с табличкой «Операционная. Вход посторонним воспрещен!» От одного вида этой таблички по спине пробегают мурашки, будто к ней прикоснулись остро отточенным, холодно сверкающим ножом. Здесь всегда чисто, после каждой операции няни трут и скоблят половицы до восковой желтизны.
Войдя в крохотную предоперационную, Соснов помахал в воздухе кистью руки, потянул носом: ему показалось, что плохо натопили, чуть-чуть попахивает дымом. Сквозь застекленную дверь видно, как двое сестер сноровисто хлопочут вокруг длинного, накрытого простынями стола. На нем, укрытый снежно-чистыми простынями до самого подбородка, уже лежал Илларион Матвеев. Лица его не видно, голова зашторена марлевой ширмочкой.
Трое врачей долго и старательно мыли руки под кранами, а Соснов, кроме того, обильно растер ладони спиртом. Все молчали, делая привычное дело, занятые своими мыслями, чувствуя тягостную натянутость от недавней стычки. Пришла старшая сестра Неверова, потянувшись на цыпочках, надела на голову Алексея Петровича белую шапочку, затем натянула на его протянутые руки длинные резиновые перчатки. Если бы не эти перчатки, старого доктора сейчас можно было бы принять за Деда-Мороза, готовящегося войти в ярко освещенный разноцветными огнями зал, где его с нетерпением ждут детишки. Придирчиво оглядев своих помощников, он молча кивнул и первым направился к застекленной двери. Он бережно, точно слепой, нес свои руки на весу: они были готовы к операции. С этой минуты все лишнее, ненужное, мелкое отметалось в сторону, оставалось главное, связанное воедино: голова хирурга — его руки — больной.
Соснов приблизился к столу, поверх марлевой занавески взглянул в лицо больного. Матвеев был чисто побрит, голова его неподвижно лежала на низкой подушке, отчего худой подбородок остро выпирал вверх. К оголенным рукам и груди тянулись гибкие резиновые трубки. Соснов встретился глазами с Матвеевым, глухо, словно издалека, спросил из-под марлевой повязки:
— Не передумал, Матвеев?
Тот слабо помотал головой:
— Я верю тебе… Ты сделаешь как надо, Алексей Петрович, я знаю… давно знаю.
Соснову в его словах что-то не понравилось, он недовольно повел бровями, отчего очки его сползли на нос. Сестра Неверова заметила это и водрузила очки на место.
— Начнем делать наркоз — считай вслух, Матвеев. Один, два, три… Вслух, понял?
Матвеев шевельнул подбородком, судорожно проглотил слюну. В операционной стало тихо. Световидов и Фаина стояли рядом, по другую сторону стола, лица их также были до самых глаз упрятаны за белыми повязками.