Со стоном, морщась от боли и держась за отбитые бока, Родя наконец поднялся. Запыхавшийся пастух показал плетью на лежащую у него под ногами клеёнчатую сумку и сказал хриплым голосом:
– Давай пластик шоркайте оба, быстро, бл…дь. Я сказал, быстро!
Лёс не стал ждать, пока «пастух» передохнёт и начнёт снова избиение, и кинулся к сумке. Родя со стоном тоже опустился и стал стирать с рук оставшуюся смолу. Он тоже так тяжело дышал, как будто это не его били, а он усердно работал кулаками. Но руки его при этом дрожали не от усталости, а от страха, как и у Лёса. Всадники молча наблюдали за ними. Казалось, они размышляли, что делать с ними дальше. Родя, у которого на руках уже не осталось смолы, боялся остановиться, не зная, что будут делать эти ненавистные кресты, когда они закончат. Он продолжал усердно тереть руки, скатывая в наркотическую смолу уже сплошную грязь. Опять всхлипнула и привлекла к себе внимание Кристина.
– Давай отье…ём её, – опять повторил своё предложение парень с обрезом уже без вопроса.
– Не трогайте её, – поднял голову Родя и, поняв, что его слова звучали слишком наглым для данной ситуации голосом, просительно добавил, – пожалуйста.
«Пастух» подъехал на лошади к Кристине и, оглядев её, сказал.
– Ну-ка раздевайся, ты. Как тебя?
Кристина, переставшая было реветь, когда закончилось избиение, опять заплакала навзрыд.
– Не трогайте её, я прошу, – поднялся на ноги Родя.
– Ну-ка сидеть, бл…дь! – развернул на него лошадь «пастух» и направил обрез. – Три пласт, я сказал.
Родя стоял не шевелясь, смотря то на плачущую Кристину, то на направленный на него обрез. «Пастух» немного опустил ствол и выстрелил ему под ноги.
– Сидеть, я сказал! А то здесь и останетесь, на х…й, как удобрения, – «пастух» взвел второй курок и, когда Родя сел обратно и стал тереть руки, опустил ствол и повернулся обратно к плачущей Кристине. – Не реви, дура. Е…ать тебя никто не будет. Побегаешь по полю, пластик на тебя соберём.
Кристина, не знавшая ещё, что это значит, но понявшая, что её не собираются насиловать, перестала плакать и подняла мокрые глаза на Родю. А он, прекрасно понявший вместе с Лёсом, что хотел этот «пастух», наоборот не поднимал взгляд от рук, с которых стирал уже последнюю грязь. Он ещё не отошёл от выстрела, который ему произвели под ноги, и боялся не столько посмотреть в глаза своей девушки, сколько опять взглянуть в направленный на него ствол обреза. «Пастух» так неуверенно держал его в руках и не спускал взведённый курок второго ствола, что Родя панически боялся случайного выстрела. И чтобы тот не навёл его опять на него, молчал и не поднимал взгляд.
– Раздевайся. Чё ты на него смотришь? – повторил ей «пастух». – Трусы можешь оставить. Ноги побриты?
– Гладенькие ножки, нормальные, – похотливо ответил за Кристину тот, который предлагал её изнасиловать.
Кристина опять испуганно посмотрела на «пастуха». Тот спрыгнул с лошади и провел рукой по её ногам, чтобы удостовериться в том, что они побриты. Кристина сильно дёрнулась и задрожала с испуганными глазами.
– Да не бойся, – успокоил он её, правда, грубым тоном. – Трахать тебя никто не будет, я же сказал. Раздевайся до трусов и побегай по кустам. Старайся только выбирать, чтоб ниже пояса были.
Кристина стояла и смотрела на него широко открытыми глазами. Она всё ещё не могла понять, зачем они это хотят.
– Ну, давай быстрей, бл…дь! Или тебя, в натуре, вые…ать лучше здесь? – крикнул на неё «пастух», забравшись обратно на лошадь. Кристина сразу сняла через голову своё платье и прикрыла грудь руками, поскольку была без бюстгальтера.
– Давай беги, я за тобой, – кивнул ей плетью на кусты тот, что хотел её изнасиловать.
Кристина ещё раз посмотрела на Родю, который так и не поднял головы, и побежала по кустам. С улыбкой рассматривая её, похотливый наездник двинулся потихоньку за ней параллельным курсом, не съезжая с бугра.
Все сидели за большим столом, который получился из двух сдвинутых кафешных столиков, и уплетали набранную пищу. Конопля оказывала на организм множество эффектов. Чаще всего, конечно, сильная приморская трава просто накрывала, и все обкурившиеся становились ленивыми и разговаривали вяло. Иногда они сидели где то в кругу и предпочитали слушать кого-то, потому что самим что-то рассказывать часто было просто лень. Иногда, наоборот, язык развязывался и говорили наперебой. Иногда это состояние вдруг ни с того ни с сего вызывало приступы неудержимого смеха, и все, кого этот эффект обкурки посетил, хохотали держась за животы, потому что не могли остановиться, и животы начинали болеть. Но организм у всех разный, и кого-то это не брало. Они смотрели на смеющихся тупыми красными глазами, порой думая о чём-то своём, но часто поддерживая всех тупой натянутой улыбкой. На смех пробивало не всегда, потому что в приморье все курили производное от конопли, которое называли химкой, пластилином или гашишем. Почти всегда эти наркотики получались такими убойными, что Витала, Филипп и остальные просто сидели где-нибудь на дискотеке, слушая грохочущую музыку и смотря на танцующих красными глазами. Цветомузыка на дискотеке оказывала такой приятный эффект, что Витала даже установил подобную в комнате общежития, где он жил у своей подруги, несмотря на то, что родительский дом был в трёхстах метрах. Днём дискотек не было, и он часто один, а иногда с друзьями, обкурившись, закрывали плотные шторы, чтобы не проникал дневной свет, и, включив музыку на всю катушку, просто усаживались поудобнее и смотрели узкими глазами на мерцающие в такт музыке огни. А когда хотели просто поговорить, повеселиться и посмеяться, то курили лёгкую химку с районов, где трава считалась послабее, или даже просто сушили макушки конопли и,курили просто травку, которую так и называли – шуружка-хохотушка или просто шуруга. Но и тогда на смех пробивало не всегда. Видимо, уже прикурившись, организму требовалась уже большая доза, чтобы, как говорится, торкнуло. И они тут же втаривали сильную химку или пластик, и в оконцовке опять. всех накрывало. Правда, кого-то пробивало на смех и с сильной травы, тут не угадаещь. Но единственным неизменным эффектом от этого наркотика был недетский аппетит. Даже на сухость во рту, или, как это называли, сушняк, пробивало не всегда. А вот на хавку пробивало регулярно, кого-то чуть раньше, кого то чуть позже, но это было неизменно.