– Ежели супружница моя узнает о конфузии Бибикова, она быстро заключит мир с османами и двинет на меня обе армии, что сейчас в Крыму да Валахии. Нельзя допустить того.
– Все равно узнает… – пожал плечами капитан. Бригадир согласно кивнул.
– Проведает, да не сразу. А вот для этого нужен мне ты, Михаил Александрович… – я внимательно посмотрел на Шванича. – Возьми капрала Долгопята и скачи в Москву. Доложи князю Волконскому о… победе Бибикова. Тяжелой, трудной, но победе.
Оба военачальника открыли рты. Такого иезуитства они во мне не подозревали.
– Где же письмо от генерала к князю?
– Он ранен в руку, писать не может, передает на словах. – Я усмехнулся. – Пока Волконский отпишет в Питер, пока там будут праздновать да салютовать…
– У нас будет месяц! – сообразил Мясников.
– А то и все два. Сначала ведь сообщениям о конфузии не поверят, начнут перепроверять. Еще месяц.
Январь, февраль… Весна 1774-го была ранней. В марте начнется распутица. Конечно, Екатерина не двинет на меня южные армии сразу. Они идти будут полгода. Императрица пошлет гвардию из столицы. Плюс польские полки – благо конфедератов уже усмирили. С Фридрихом у нее любовь, цесарцев она подкупила разделом Польши, остается только слабая Швеция, которую науськивает Франция. Но шведы сейчас воевать не будут. Как и разбитые поляки. Я еще раз прокрутил в голове разные сценарии.
Идти самому на Нижний и Москву? Нет, еще рано. Я не готов. Нужно полков десять-двенадцать пехоты, семь-восемь батарей пушек. Требуется время. Сдернуть окрестных крестьян с печи, поставить в строй. Всю зиму тренировать, обстреливать. Ждать вестей от Подурова и Шигаева с Лысовым. Причем Подуров – важнее последних двух. Поджечь Волгу и Дон – армия Румянцева и Долгорукого будут не полгода возвращаться домой, а весь год. А это огромная фора.
– Делайте, как повелел, и немедля. Ежели не забоишься, Михаил Александрович, ложное донесение доставить, сделаю по возращению полковником в первом заводском. Бился ты доблестно, я видел.
Шванич заулыбался. Офицер он был, прямо скажем, посредственный. Но других-то нет! Не боги горшки обжигают, справимся.
Эх! Было бы у меня время, а также нормальный рынок векселей, устроил бы аферу с государственными долговыми бумагами России, как Ротшильды после Ватерлоо. Сначала, перед объявлением новости Шваничем, купил большой объем облигаций. Благо казна позволяет. Цена бумаг бы выросла. А перед тем, как все вскроется, продал бы вкорот-кую. И заработал бы еще на падении курса. Двойная прибыль. Но, увы, долгового рынка в России нет. Санкт-Петербургская биржа больше торгует всякой пенькой да льном. Даже вексельной секции нет.
– Сколько мне пикетом стоять на тракте? – поинтересовался Мясников.
– Месяц. Возьми форму гусар бахмутовских, – я кивнул в сторону трупов на Арском поле. – Стой с опаской. Ежели появятся правительственные войска, уходи.
– Все исполним, царь-батюшка, – бригадир поклонился мне.
Эх… Негоже посылать на такое дело почти генерала. Но если не Мясников, то кто? Зарубин-Чика – баламут, Овчинников управляет всеми инородцами и казаками в войске. Хлопуша нужен мне в Казани, Шешковский – так и вовсе темная лошадка. Нет, никого лучше Тимофея придумать нельзя.
– Поезжайте немедля… – я тронул коленями Победителя, направляясь к госпиталю. – С вами Бог!
Закончив с ранеными и поцеловав тайком румяную Машу, я с охраной бросился догонять казаков и пехоту. Они уже миновали Арское поле и вошли в предместья Казани. Кругом стояли брошенные дворянские усадьбы, которые, впрочем, очень быстро сменились слободами. На улицы высыпал народ – смотрели с опаской и любопытством. Увидев меня, толкали друг друга локтями, ломали шапки.
Так и не начавшаяся толком метель стихла, выглянуло солнце. Оно отражалось от рубинов «шапки Мономаха», рассыпалось зайчиками по сугробам и заборам.
Город был деревянный, лишь пройдя слободы, мы увидели каменные дома. Я обогнал полки, выехал в авангард.
– Царь-батюшка, Богом молю, поберегись! – взмолился Никитин. – Сколько барей сбежало! А ежели кинутся, вон, смотри, идет кто-то!
По улице к нам действительно приближалась толпа людей. Впереди шел седой бородатый священник. В одной руке он держал жезл в виде перевернутого якоря. В другой нес древнюю, потемневшую от времени икону. На ней была изображена Богоматерь с Христом на руках. Заметив митру на голове, я понял – это казанский митрополит Вениамин. Позади него шло с десяток батюшек. Некоторые разглядывали меня словно диковинку, другие смотрели с опаской.