– Чем это? – генерал раздраженно отставил чашку.
Его полковники стали грозно выбивать трубки, хмуро переговариваться.
– А тем, что действующие части определенно знают, кто есть противник. Здесь же им приходится действовать, так сказать, слепо. Вот, пожалуйста… – фон Брант пошелестел бумагами. – Вчера село Никитовка, это рядом с Казанью, было полно людьми, законам повинующимися и приказы начальства выполняющими, а сегодня то же самое село перешло на сторону Пугачева. А как вы, ваше превосходительство, полагаете отличить верных граждан от бунтовщиков?
– По их действиям! Ежели они изъявляют покорность…
– Это не так-то легко. Сегодня они вам покорны, а ночью запалят конюшни с лошадьми. Или еще какую пакость учинят! Нет, господа, надо запереться в Казани и ждать, пока Пугач от голода да холода вымрет.
– С кем запираться? – вспыхнул Бибиков. – С конными войсками? Со мной пришел лишь один батальон Зарайского мушкетерского полка. Все остальные – это гусары, карабинеры, кирасиры… Поставим их на валы? Нет! Только атака, один удар и все.
– Александр Ильич! – губернатор умоляюще посмотрел на генерала, потом на полковников. – Раз уж ты все решил и имеешь повеление от ее величества, я слова больше не скажу. Но Христом Богом прошу, оставь зарайцев для моей охраны. Ведь и в Казани неладно все. В горожанах шаткость образовалась. В слободах опасно стало, народец с оружием сидит. Вчера мне докладывали, что человечка от митрополита Вениамина поймали к Пугачеву.
– Не может быть! – полковники закачали головами, генерал Бибиков хмуро посмотрел на Бранта:
– Кто поймал? Шешковский?
– Нет, мои людишки, – губернатор тяжело вздохнул. – Степан Иванович, как приехал, только один раз заглянул представиться. Больше я его не видел.
– Дожили, – горько произнес Бибиков – Оберсекретарь Тайной экспедиции пропал в мятежной губернии. Он еще хоть в Казани?
– Не имею таких сведений. – Брант допил кофе. – Так что насчет зарайцев?
– Они мне нужны для охраны батарей, – покачал головой генерал, – и дворянское ополчение я у вас тоже забираю.
Губернатор дрожащими руками закрыл лицо.
Во вторник 30 ноября императрица Екатерина собрала у себя совещание из доверенного круга лиц. Были: новгородский губернатор Сиверс, Григорий Орлов, Никита Панин, обер-прокурор Сената князь Вяземский, генерал-аншеф граф Чернышев и личный гофмейстер императрицы пухлый Иван Елагин. Беседа велась в кабинете Екатерины за чашкой чая, без пажей и без посторонних. Чай разливала сама хозяйка.
Высота, свет, простор, сверкание парадных залов. Всюду лепное, позлащенное барокко, изящный шелк обивки стен, роскошь мебели на гнутых ножках, блеск хрустальных с золоченой бронзой люстр. Всюду воплощенный гений Растрелли, поражающий пышностью царских чертогов. Но кабинет Екатерины уютен, прост.
Все пьют чай с вафлями, начиненными сливочным кремом. В вазах клубничное и барбарисовое варенье. Чернышев ради здоровья наливает себе в чашку ром. А князь Вяземский, также ради здоровья, от рома воздерживается. Орлов опять-таки здоровья для предпочитает пить «ром с чаем». И пьет не из чашки, а из большого венецианского, хрустального, с синими медальонами, стакана, три четверти стакана рому, остальная же четверть – слабенький чаек. Впрочем, ему многое дозволено…
Екатерина начинает беседу. На ее лице стали заметные новые морщины – следы сердечных страстей и неприятных политических треволнений. Кожа под подбородком ее значительно обвисла, лицо пополнело, вытянулось, утратило былую свежесть.
– Теперь, Иван Перфильевич, доложи нам по сути дела, – обратилась она к Елагину.
Тот порылся в своих бумагах и, уставившись живым глазом в одну из них, начал говорить:
– Итак… прошу разрешения вашего величества…
Екатерина кивнула головой.
– Воронежский губернатор Шетнев доносит, что меж крестьянами вверенной ему губернии стали погуливать слухи, что за Казанью царь Петр Федорыч отбирает-де у помещиков крестьян и дает им волю. Раз! Второе: крестьяне Кадомского уезда, села Каврес, в числе около четырехсот душ, собрались на сходку и порешили всем миром послать к царю-батюшке двух ходоков с прошением, чтобы не быть им за помещиками, а быть вольными… «Требовать от батюшки манихвесту…»
Он привел еще несколько подобных же примеров и, отхлебнув обильный глоток чая, сказал, словно отчеканил:
– Вот-с каковы у нас дела.
– Да… И впрямь дела не довольно нам по сердцу, – вздохнула Екатерина.
После недолгого молчания Орлов заговорил:
– Я тут слышал, что еще милейший губернатор Шетнев вздумал с бухты-барахты обременять население излишними работами и тем самым неудовольствие в народе возбуждать. В этакое-то время, во время столь жестокой инсуррекции, он взял себе в мысль приукрашать подъезд к городу Воронежу дорогой. И это зимой! И для сего согнал более десяти тысяч крестьян. Сие некстати в рассуждении рабочей поры, а еще больше не по обстоятельствам. Не с дорог и просек губернатору начинать бы нужно, а есть дела важнее в его губернии, которые требуют поправления. А посему… – поднялся Орлов и, закинув руки за спину, принялся мерно и грузно вышагивать по кабинету. – А посему, смею молвить, надлежало бы губернатору написать построже партикулярное письмо… А еще лучше вызвать его к нам да немного покричать на него… Покричать! – резко бросил Орлов. Голос у него – могучий, зычный. Когда он говорил, казалось, что грудь и спина его гудят.