- Я согласен, - сказал Строганов, - но пока другого ничего придумать не могу.
- Давайте вместе подумаем, - предложил Кравцов.
Строганов подал ему руку.
И вот решили они поставить детскую пантомиму: "Сказку об Иванушке и его сестричке Аленушке".
Иванушку должен играть я, Аленушку - Люся, деда - Петр Петрович, а роль бабы-яги - Люсина мачеха.
Первые репетиции были неинтересными. Строганов выводил нас на манеж и говорил:
- Представьте, что сейчас вы идете по дремучему лесу, вон там стоит избушка на курьих ножках, к ней и подойдет баба-яга.
К стулу подходила Люсина мачеха.
- Вы испугались ее, - продолжал Строганов, - от страха дрожите, плачете.
А нам было смешно.
- Какая же это баба-яга? - говорила Люся. - Она даже не похожа на нее.
- А вы себе представьте, что это баба-яга, - уже сердито говорил он.
Или ставил меня на барьер и заставлял представлять, что я падаю с высокой скалы. Как это можно представить?
Но, когда изготовили декорации, и все участники начали одеваться в свои костюмы и баба-яга стала похожа на бабу-ягу, а дед - на деда, началось интересное.
То арена вдруг превращалась в дремучий лес, то в волшебный дворец заморского царя, то еще во что-то удивительное.
В этой пантомиме должны были участвовать и медведи, и кенгуру, словом, все звери, начиная от маленьких дрессированных крыс и до слона. Петр Петрович и Строганов не давали нам покоя всю зиму, но лишь весной мы увидели афиши о своем выступлении.
"Анонс. В воскресенье новое цирковое представление.
Пантомима. Сказка об Иванушке и его сестричке Аленушке".
Мы с Люсей готовы были останавливать прохожих и говорить: приходите в воскресенье в цирк. Иванушка и Алёнушка - это мы. Но делать так было нельзя.
По дороге из школы мы останавливались около каждой афиши, иг когда подошли к цирку, Люся сказала:
- Ванятка, к кому сначала пойдем - к папе или к дяде Саше?
- Пойдем сначала к дяде Саше, - сказал я.
- На квартиру?
- Зачем на квартиру? Он сейчас в цирке.
- Пойдем. Мы, наверное, все равно их вместе застанем. Сидят где-нибудь вместе и о чем-нибудь спорят.
Заходим в цирк. На манеже ни одного человека, а за кулисами столько народу, что туда и протолкаться нельзя, и все стоят с поникшими головами.
- Что случилось?
- Разбился Строганов.
Я не хочу верить. Бросаюсь вперед и вижу лежащего на полу Строганова.
- Дядя Саша! - дико вскрикиваю я.
- Не надо отчаиваться так, - хриповатым голосом говорит Виталий Лазаренко, - твой дядя Саша не умер. Строганов был, есть и останется навсегда с нами в новом советском цирке.
К вечеру о смерти Строганова знал уже весь город, около цирка стояли толпы людей, у многих на глазах я видел слезы.
В то время был я очень мал и не подозревал, что жил вместе с большим артистом, одним из основателей советского цирка, и не предполагал тогда, что мое горе было и горем тысяч людей. Это я понял уже будучи взрослым.
На похоронах Строганова мне не пришлось быть. Несколько дней я в бреду пролежал на квартире берейтора дяди Алеши. О причине гибели дяди Саши я узнал позднее. Строганов, как старый артист, поработавший на своем веку почти во всех жанрах циркового искусства, на этот раз помогал молодым артистам. Он полез на перш показывать трюк. Подрезанная кем-то из приспешников Жиколье лонжа не удержала дядю Сашу, и он упал на манеж.
После смерти Строганова меня не пускали на арену, говоря, что скоро приедет новый дрессировщик. Новым дрессировщиком оказался Жиколье, мой старый знакомый. Он принял смешанную группу зверей, а тигров передал в зверинец до приезда укротителя, Дядя Алеша уехал в какой-то цирк работать с другим дрессировщиком, рабочие тоже уволились, не захотели работать с Жиколье. Мне же деваться было некуда, я остался с ним в цирке.
Кравцов уговаривал Жиколье возобновить репетиции пантомимы, Жиколье не согласился и вскоре со зверями и со мной переехал в другой цирк.
У входа висела афиша, извещающая о приезде арабского дрессировщика. Мне опять пришлось мазаться в черную краску и щелкать около дрессировщика пальцами.
Осенью, когда я взял свою сумку и собрался идти в школу, Жиколье остановил меня, попросил мои книжки, просмотрел и... швырнул в печку.
- Зачем вы это сделали? - спросил я.
Жиколье ответил:
- Здесь не приют, а цирк, в цирке только работают,
После того как Строганов выгнал Жиколье, тот меня возненавидел и не знал, как бы отделаться от меня. Просто выгнать он не мог, потому что, как я узнал много лет спустя, обо мне все время справлялся Семен Иванович, который намерен был взять меня к себе. Жиколье, разумеется, отвечал Семену Ивановичу, что я чувствую себя бодро и работаю с успехом на арене. На самом деле он отстранил меня от работы на арене и искал только случая, чтобы оттолкнуть от зверей.
И вот такой случай представился. К нам привезли из зверинца бурого медведя. Медведь оказался до того лютым, что рабочие боялись его выпускать из клетки. Но на репетиции его выводить как-то надо было, а как? Перед дверцами клетки я клал чашку с вареным ячменем, сам с намордником в руках ложился на клетку. Когда открывали дверцы клетки, медведь сразу бросался к чашке, но не успевал дотянуться до нее, как я надевал на него намордник, затем уж рабочие выталкивали медведя из клетки и выводили на арену.
Однажды я промахнулся. Медведь вырвался и побежал на манеж, с манежа он кинулся в фойе, там разгромил буфет. С большим трудом медведя удалось водворить в клетку.
И вот тогда Жиколье потребовал, чтобы меня выгнали из цирка.
В тот же день Жиколье сложил мои вещи в чемоданчик, подал мне его в руки, под мышку сунул концертино, на котором я уже неплохо играл, и сказал:
- В добрый путь.
В последний раз я прошелся мимо клеток со зверями, - попрощался с ними и вышел на улицу, а там бушевала пурга.
Куда идти, я не знал. Вдруг откуда-то нахлынул порывистый ветер, толкнул меня в спину, и я, не сопротивляясь, пошел...
СКИТАНИЯ
КУДА ДЕВАТЬСЯ?
Четвертые сутки я брожу по заснеженным улицам города, не зная, куда приклонить голову. Мой живот напоминает цирковой оркестр, в нем что-то урчит, пищит и шумно перекатывается. Очень хочется есть, а есть нечего. Деньги, которые мне перед уходом выдали в цирке, я уже успел израсходовать. Недаром бабушка всегда говорила: "Деньги - это вода". Действительно, не успел их как следует подержать в руках, они уже уплыли. Кусочек бы самого черствого хлеба! Но карманы пусты.
Что делать? Куда деваться?
И вдруг я вспоминаю хозяйку, у которой мы год назад жили со Строгановым.
Она тогда называла меня ненаглядным сыночком, малюсеньким артистом и другими нежными словами.
Направляюсь к ней. Нахожу улицу, затем переулок, где она живет, и вот уже передо мной знакомый дом. Стучусь. Приоткрывается дверь. Сначала высовывается утиный нос хозяйки, а за ним показывается похожая на кочан голова. Не успел я разинуть рот, моя добрая хозяйка заявила, что впустить меня не может, потому что цирк за мое проживание ей денег уже не платит.
- Что же мне теперь делать? - с отчаянием спрашиваю я.
- Этого уж сказать не могу, - равнодушно отвечает она, у каждой головушки своя заботушка. - Но, подумав, она посоветовала: - Иди в приют.
От одного слова "приют" у меня по спине забегали мурашки. Он мне представлялся холодной избой, куда в нашей деревне сажали буянов и пьяниц. Когда я в своих играх перебарщивал, дедушка вслед за бранью всегда говорил: "Надо отдать этого нехристя в приют, пусть он узнает, где раки зимуют".
Поэтому на совет хозяйки я отрицательно покачал головой.
- Тогда не знаю, - говорит хозяйка и перед самым моим носом захлопывает дверь.