Сашка сегодня дежурит. Он прибрал на столе, пошерудил веником, сгоняя мусор к подтопку. Сейчас натаскает дров и станет варить немудрящий обед из одного блюда. Когда они вселились сюда, шестеро мужиков, то, помыкав горя в местной столовке, решили, что на продукты будут складываться, а готовить и убирать в комнате — по очереди.
После отбывших свой срок вербованных осталась ведерная алюминиевая кастрюля, в ней варили суп, миски и ложки они натаскали из столовой. Еще в комнате есть чайник. Сашка таких чайников сроду не видел: довольно вместительный, медный, он был очень тяжелым, и, прежде чем поставить его на огонь, следовало убедиться, а есть ли в нем вода. Так как по весу определить это было трудно. На его крутом боку красуется медная же заплата величиной без малого в ладонь. Ну кто на чайник заплатки ставит? И почему он прохудился в таком неподходящем месте? Если бы дно прогорело, тогда понятно, а тут — сбоку… Иван Малахов предположил, что чайник этот с фронтовым прошлым, и пробит он разрывной пулей либо осколком. Что ж, вполне может быть, на вид посудина довольно стара.
Купленные на собранные деньги припасы — тушенка, вермишель, картошка и прочее — хранятся в шкафу… Кастрюли с варевом хватает на два присеста — в обед и после смены. Утром и вечером пили чай кто с чем. Конечно, кормежка не ахти, тем более что каждый варил в свое дежурство кто во что горазд. Одессит, так тот в мясной суп и сухофрукты подкладывал. Но получалось все же сытней, чем в столовой, а главное — не надо выстаивать длиннющую очередь.
За дровами нужно было идти в сарай, доверху набитый тяжелыми, как свинцовые чушки, поленьями. Чего-чего, а леса здесь хватает!
…Присев на корточки, Сашка затолкал в подтопок последнее полено, подложил заранее надранной березовой коры, сухих щепок и огляделся в поисках клочка бумаги. На глаза ему ничего не попалось, и он дотянулся до тумбочки, стоявшей у двери под зеркалом. Она была пуста, только на полочке лежала старая газета «Красный пильщик», местный печатный орган. Он потянул газету за уголок и увидел под ней кучку синеньких бумажек. Взял в руки, пересчитал — десять пятерок. Сашка покосился на дверь…
На вещевом складе им выдали светло-зеленые куртки с наплечниками и непомерной ширины брюки. Ткань, из которой они были пошиты, являлась чем-то средним между мешковиной и брезентом.
— Безразмерные, — сострил по поводу брюк кладовщик. — Заключенные шьют, материала не жалеют! — Он вытащил связку дерюжных рукавиц: — Вот, ребята, по две пары… Айда, обувку выдам.
Леньку, Валеру и Одессита кладовщик снабдил тупоносыми рабочими ботинками с медными заклепками на союзках. Сашка тоже хотел получить такие, но подходящего размера не оказалось, и ему достались пудовые кирзачи с голенищами, похожими на ведра.
Вернувшись в общагу, стали примерять полученную спецовку. По комнате от брезентухи распространился приятный запах древесных стружек и сухой травы; от сапог и ботинок потягивало дегтем. Малахов поставил свои брюки на пол, они стояли колом, не падали. Удобны они оказались тем, что ширина позволяла надевать их прямо через сапоги.
Пока возились, наступил вечер, а там и ночь. Только ночь белая и куда светлее, чем у них в Ленинграде. В эту пору солнце здесь за горизонт не заходит, висит большим желтым шаром над крышами общежитий.
Сашка занял кровать у стенки, рядом — Ленька, невысокий жилистый парень с рыжими жесткими волосами. Пальцы его рук мечены вытатуированными перстнями. Перед сном Ленька сбегал к колонке за общежитием и, раздевшись до трусов, окатился холодной водой — для закалки. На левом бедре у него наколка — змея, обвивающая кинжал, и подпись, раскрывающая смысл этой зловещей аллегории: «Смерть за измену!»
За Ленькой кровать Одессита. Он и вправду одессит, с черными усиками, темноволосый. Вообще-то он представился Георгием, Жорой, значит, но все его кличут Одесситом — прилипло. Жора привез с собой баян, но играть на нем совсем не умеет. Так, пиликает не разбери поймешь… Сашка попытался было выяснить, за каким чертом его понесло из Одессы в Архангельск, но толком ничего не узнал. Говорит Одессит невнятно, словно у него каша во рту, да еще и с акцентом, видимо одесским, так что понять его трудно. Ленька смеется: