Однако ему не читалось. Он думал о том, что Валера к ночи все равно напьется и ему будет не до пропавших денег. Нарезавшись, Валера не лез общаться, как Одессит, не пускался в назидательные монологи, как Сергей Иванович, не буянил, как Ленька, а сваливался на койку и мертво спал до утра. И зачем пить — только деньгам перевод. И еще Сашка думал, что пьяному человеку всегда плохо, нет ему ни в чем веры, да и сам он себе не верит. Что хочешь можно свалить на бессчастного, и, пока он роется в своей, с прорехами, памяти, у окружающих зреет определенное мнение — отнюдь не в его пользу.
Неожиданно Одессит извлек из баяна нечто похожее на мелодию и отвлек Сашку от его мыслей. Слегка аккомпанируя себе, Одессит напевал:
Это была популярная в здешних местах песенка вербованного, решившего уехать от несчастной любви в город Анапу — куда же еще ехать из Архангельска? — и пытавшегося там развеять свою тоску, а если ничего не получится, то применить более радикальное средство.
«А здорово Одессит говорить выучился, — отметил про себя Сашка, — акцент почти пропал». Вербованный же, сообразив, что нет резона ездить за семь верст киселя хлебать, заключает:
…Потянулись дни, вернее, один длинный день, ночи-то не было! На душе у Сашки копился нехороший осадок. Он уже не мог, как прежде, откровенно болтать с Ленькой о бабах, подкалывать Сергея Ивановича за его аппетит, играть в карты с Малаховым. А на Валеру ему и глядеть не хотелось, тем более что он явно чувствовал себя виноватым. Внутри покалывало — взял у своего.
«Ну какие они мне свои? — думал, просыпаясь ночью, Сашка. — Как сошлись, так и разойдемся… А деньги Валера все равно пропил бы».
Но неприятный осадок не рассасывался, и он считал дни до отъезда. Ленька оставался еще на полгода и его уговаривал, но он решил — все, хватит.
В начале сентября, в будний день, когда мужики ушли на смену, Сашка собрал чемодан. Билет на самолет он взял заранее. Ему не хотелось ни с кем прощаться, но Ленька, дежуривший в тот день по комнате и уже управившийся с делами, встретился ему на крыльце и напросился провожать. Делать нечего, сели в трамвай и поехали в Соломбалу.
Вылет задерживался. В полупустом зале ресторана они сели за столик возле стеклянной, от пола до потолка, стены. У края летного поля стояли несколько темно-зеленых вертолетов, самолет полярной авиации с красными полосами на фюзеляже заходил на посадку.
— Ну что, по коньячку? — предложил Сашка.
— Давай, — согласился Ленька. — Дороговато, правда…
— Ничего, я расчет получил, копейка есть.
Поставив на стол бутылку «Плиски», две вазочки с салатом, официант поинтересовался:
— Горячее будем заказывать?
Сашка заглянул в меню:
— Шашлык, люля-кебаб… ага, лангеты. Вот, давай-ка нам лангеты. Ты знаешь, — обратился он к Леньке, — я всегда в «Невском» лангеты заказывал. Хороший был ресторан, когда открыли, а потом… — он махнул рукой, — кухня стала не та. Ну, побудем!
Они выпили, потыкали вилками в салат. Сашка налил еще.
— Не гони. Еще час сидеть, — заметил Ленька.
— Ничего, надо будет, добавим… Эх, Леня, расстаемся… Я тебя больше других уважал. Ты свой парень, не то что Малахов или Одессит — не поймешь его. Да и вкалывали мы с тобой на разворотке этой проклятой — будь здоров! Умели бы деньги беречь да копить… Вон как семейные.
— Это верно… Однако всех денег не заработаешь, не загребешь. — Ленька странно как-то посмотрел на Сашку. — Мне теперь, наверное, Ивана в напарники дадут, он парень сноровистый, на нижнем складе с багром напрыгался и на разворотке быстро освоится.
Налили, выпили не чокаясь. Официант принес на мельхиоровых тарелочках дымящиеся лангеты, обложенные жареной картошкой с зеленью. Помолчали, потом Сашка заговорил: