Невдалеке остановился лакированный автобус с надписью «Экскурсионный» по правому борту.
«Туристов привезли», — машинально отметила Зина и равнодушно отвернулась. Однако сейчас же снова обернулась: ей показалось, что увидела чье-то знакомое лицо. Из автобуса спрыгнула на землю и остановилась в пяти шагах от Зины Таня Колпакова. Та самая, с которой они учились в одном классе, с которой вместе пришли работать на ферму. Они даже соревновались между собой, пока Зина не уехала в город, и Таня не могла догнать ее: хоть на два литра, а Зинины коровы давали молока больше.
— Танька! — обрадованно крикнула Зина, и прежде чем Таня успела опомниться, она оказалась в Зининых объятиях.
— Ох, как интересно, — говорила Зина, — гляди, где встретились! А ты, значит, на экскурсию приехала?
— Ага. Вот возят, показывают, — ответила Таня. — Ты-то где запропала, не пишешь даже?
— Да ну их, письма эти. Не люблю писать. — Зина с интересом разглядывала Таню.
Та очень изменилась за эти годы. Черты лица приобрели значительность уверенного в себе человека, в осанке появилась вальяжность довольной собой и жизнью женщины, походка стала плавной, неторопливой. Одета она в модного покроя темно-синий костюм, делающий ее фигуру тоньше и стройнее, на плечах — люрекс, на цепочке через шею болтаются солнцезащитные очки «Капелли». Пожалуй, только слегка обветренное лицо с румянцем во всю щеку да шершавость узких ладоней выдают в ней сельскую жительницу.
Экскурсанты гуськом направились к собору, с амвона которого двести лет назад Пугачев бунтовал горожан. Таня глянула им вслед, махнула рукой:
— Догоню… Рассказывай, как живешь?
— Замечательно живу, — ответила Зина. — Недавно отдельную квартиру получила. На восьмом этаже! Столько мороки, столько мороки… Ремонт делать надо, обстановку надо. Сейчас заходила в магазин, в мебельный, но ничего не приглядела — одни дрова!
— Так уж и дрова? — усомнилась Татьяна и посочувствовала: — А денег-то, поди, сколько нужно!
— Да уж, — согласилась Зина. — Но я зарабатываю — будь спок. Отделочница — самая дефицитная специальность.
— Замуж не вышла? — задала Таня самый главный вопрос.
— Куда спешить? Много их крутится… То в ресторан приглашают, то в театр. Недавно прапорщик один привязался — распишемся да распишемся…
— И что же ты? — В Таниных глазах извечное женское любопытство.
— Да ну его! — отмахнулась Зина. — У него алименты.
— У кого их сейчас нет, — рассудительно заметила Таня. — Был бы человек хороший.
— Нет, спешить в таком деле не следует. Мужиков здесь навалом, есть из кого выбирать.
Глядя на восхищенную ее словами и манерой разговора подругу, Зина и сама начинала верить во все сказанное.
— Нет, я не ошиблась, когда сюда уехала… Ну а ты как живешь? Все на ферме?
— На ферме. — Таня оживилась. — Ты помнишь, у меня телушка была, Ежевика? Ну, такая, с белым пятнышком на лбу? Она, знаешь, теперь рекордистка.
— Ишь ты! — скорее из вежливости, чем искренне, подивилась Зина. — Замухрышка ведь такая была…
Все это ее не очень интересовало, хотя слушала она с участием. Зине хотелось спросить о Володьке, но у нее не хватало духу. Она размышляла, как это сделать по-дипломатичней, но, так и не придумав ничего, изобразила на лице скучающее равнодушие и сказала:
— Володька Шмырев как-то в город приезжал. Видела я его — чудно́й! Как он там?
— Володька-то? А ты разве не знаешь? Он ведь техникум закончил, агрономом у нас работает. Его теперь Владимиром Васильевичем величают.
— Вон как! — На этот раз Зина и вправду удивилась. — Молодец…
— Женился недавно, — безжалостно продолжала Таня. — Олю Маркину взял.
Зина внезапно почувствовала, что она устала, что давно не ела, что ей очень зябко.
— Ну а сестра моя, как она там живет? — только затем, чтобы перевести разговор на другое, спросила Зина. Никогда она не могла предположить, что Володька останется так близок ее сердцу.
— Ничего, нормально живет. — Таня почувствовала настроение подруги. Помолчав, нарочито сокрушенно сказала: — Тебе что, ты вон как тут процветаешь… Не то что мы, серые…
— «Процветаешь»!.. — В голосе Зины послышалось раздражение. — Попробуй повкалывай на стройке-то! И холод, и жара, и пыль, и грязь — все твое будет. Задарма ничего не получишь.