— Мы пустые. — Колька выразительно похлопал себя по карманам. — Выручай!
— У меня пятерик… — нерешительно ответил Юрик. — Баба сахар велела купить…
— Да сахар как раз на рупь и купишь, — уверил его Харя. — Девяносто копеек за кило. Куда твоей бабе больше-то?
У Юрика голова со вчерашнего трещала здорово, и идти в душный цех, где ему сегодня предстояло готовить машину к печати, он в таком состоянии не очень хотел.
— Да у меня у самого башка раскалывается, только ведь Ольга за пятерик глаза мне выдерет, — все еще мялся он… — Я хотел красненькую на двоих с кем-нибудь сообразить, обеденный кол потратить.
— Скажешь, за профсоюз заплатил…
— Да брал я у ней на профсоюз, за три месяца.
— Или за общество охраны природы. — Харя продолжал выискивать причины возможной траты денег. — Там одна марка — полтинник… Мастеру подарок на день рождения…
— Это я ей уже говорил…
— Тогда можно залепить, что у товарища сын родился.
Но Юрик только рукой махнул:
— Я об детях вообще молчу… Лучше сказать, что бригадиру квартиру дали, вот на новоселье и скинулись. Ладно, на четыре рубля можно рассчитывать.
— Вот и добро, пару флаконов возьмем, — подвел черту Мишка. — Сегодня Зинка стоит?
— Она, — подтвердил Колька. — Я ей сорок копеек должен.
— Сам схожу… Сейчас откроют.
В стеклянных дверях замаячил белый халат. Планерка сдержанно заволновалась, качнулась в сторону гастронома. От нее отделились — не всем же идти — несколько человек. Продавцы их знали как постоянных клиентов и отпусками из-под полы вино, с наценкой. Торговать вином полагалось в строго указанные часы, но им по знакомству или так, «по роже», торговали с открытия до закрытия и даже позже.
Вскоре Мишка показался в дверях, свернул за угол. Колька и Юрик поспешили за ним. В маленьком дворике шустрая старушка дала им стакан и кусок черного хлеба. Тут же поправляла здоровье другая компания из четырех человек. Старушка имела неплохой приварок к пенсии от пустых бутылок, оставляемых ей клиентами.
Харя вытащил из-за пазухи два шафрана.
Шафран — так называют бухарики яблочное крепкое. Одна бутылка стоит рубль шестьдесят, из-под прилавка — два рубля. Правда, вино это не яблочное, а плодово-ягодное, то есть изготовлено неизвестно из чего. Не такое уж оно и крепкое — прежде на этикетке без затей было приставлено: этилового спирта — семнадцать процентов. Теперь можно прочесть: крепость — семнадцать «об». Что такое «об», не умеет разъяснить даже знатный алкоголик района Серега Ацетон, получивший свое прозвище за выработанную долгими годами пьянства способность похмелиться любым суррогатом, в том числе и ацетоном. На вкус яблочное вино тошнотно-приторное и сильно отдает валерьянкой. Ольга, жена Юрика, называет шафран кошачьей мочой…
Колька зубами срывал железную косыночку с одной бутылки, Юрик — с другой, Харя держал стакан и хлеб. Пробки не поддавались.
— Вот, стали без язычков пробки делать, — заметил Харя, глядя на мучения друзей, — а почему? Пока ты с ней возишься, милиция и подъедет! — И сам посмеялся дежурной шутке.
— Не каркай, — проворчал Колька, выплевывая изжеванную жестянку.
— Выйди нечистая сила, останься чистый спирт! — Юрик левой рукой перекрестил стакан, выпил мелкими глотками.
— Как пошла? — участливо — угощает все ж таки — спросил у него Колька.
— Нормально… — Юрик отломил корочку, пожевал.
Колька с Мишкой докончили первую, занюхали.
— Наливай, — распорядился Юрик, — мне в цех пора. Мастер разорется.
— Я все удивляюсь, — Колька протянул Харе вторую бутылку, — как вы через такой заборище, что вокруг вашего комбината поставлен, в магазин бегаете?
— С похмелья не умираем, — заверил его Юрик и выцедил вторую порцию. — Было бы желание, а дыра в заборе всегда найдется. Ну, я побег, бывайте…
Мишка, налив Кольке в стакан, сам допил из горлышка.
«Обкроил, — отметил Колька, — себе больше оставил, потому и не стал из стакана пить». Но промолчал, зная, что сам из ствола не высадил бы. А в Харю лезет!
Они бродили по улицам, надеясь встретить какого-нибудь загулявшего приятеля, но никто им не попадался. Колька прикинул, что выпил у Хари, считай, стакан, Да после два флакона. Для начала совсем неплохо. Его больше не трясло, не мутило, с души убралась тоска, давившая его каждое утро до первого опохмела. Солнышко засветило ярче, дышалось легко.
Одна беда — еще хотелось выпить. Верно говорится: похмелье — вторая пьянка.