И начали… Двадцать человек — население двух палат — усадили за длинные столы, покрытые клеенкой в серую клетку. Каждому дали по стакану сладкого чаю и по большому куску хлеба с маслом. Пока ели, вчерашний врач говорил о вреде алкоголя, о необходимости полного отказа от выпивки на всю жизнь и много чего другого на ту же тему.
Потом их завели в просторную комнату, где стояли деревянные скамьи, на них стопкой лежали цинковые шайки, в стене белели раковины умывальников. Похоже на банное отделение, только веников нету. Сестра дала всем проглотить какое-то снадобье, а минут через двадцать каждому налила в стакан по сто граммов водки и разрешила выпить. Врач, по своему обыкновению, прохаживался меж скамеек, поглядывал на голых до пояса пациентов.
Сначала Колька от выпитой водки почувствовал легкое приятное опьянение, затем у него сильно застучало сердце, не стало хватать воздуха. У сидящего напротив соседа покраснела шея, плечи, лицо. Глаза тоже покраснели и выпучились. Он стал похож на бульдога. «Я, наверное, такой же», — сообразил Колька. Сильно заболела голова, мутилось сознание, сердце кто-то взял в кулак и стал потихоньку сдавливать. Он испугался, но тут у него начался такой приступ рвоты, что он про все забыл.
Никогда его так не драло! А врач и сестра заставляли в промежутках между спазмами глотать водку, да еще приказывали: полощите рот! Порой судороги отпускали его, но стоило соседу начать рыгать, как и к его глотке подкатывал тошнотный комок. Наступал такой момент, когда всех их начинало драть одновременно. Некоторое время они, красные и потные, тяжело дышащие, сидели спокойно и вдруг, как по команде, склонялись над тазами и блевали до помутнения в глазах. Врач в период затишья меж двумя приступами легко сказал, что все это продлится часа два. О господи!
Они блевали, нюхали и глотали водку и снова блевали. У Кольки сильно болело под ложечкой, разламывало виски. Троих мужиков санитары уже вынесли из комнаты. Наконец позывы к рвоте стали слабнуть, появилось головокружение, онемели ладони и ступни ног, шею словно сдавил тугой воротник. Он плохо помнил, как очутился в палате, на своей койке. Тяжелый сон навалился сразу и утопил…
В дальнем конце коридора находилась отдельная палата для буйных. Там стояли две специальные массивные койки; изголовья их подымались как у раскладушек, а в панцирной сетке, в том месте, где у лежащего задница, сделано широкое окно, под ним — параша.
На спинках коек укреплены брезентовые вязки — широкие крепкие тесьмы. Ими прихватывают лежащего за руки и за ноги так, чтобы он мог поворачиваться с боку на бок, но не вставать.
Случается, привезут в ЛТП иного доходягу, а его беляк и хватит. Такое редко, но бывает, особенно если он напьется перед тем, как сюда попасть. Тут всего жди: он и себя изуродовать может, а то и пришибет кого. Горячка хитра — хлестанет раз и затихнет. Ну, думают, прошло. А дней через пять — снова как хлестанет! Вот и привязывают горячечного к койке, приступ может и на неделю затянуться.
Колька после третьего посещения «парилки», как они называли меж собой комнату с тазами и умывальниками, наотрез отказался от лечения.
— В рот пароход… Не стану я больше всякую пакость глотать, — заявил он врачу.
— Здесь тебе не наркологический диспансер, где вы дурака валяете да от милиции прячетесь. Коли сюда попал — будешь лечиться, хочешь того или нет! Предупреждали вас: кто не пройдет весь курс лечения, тот отсюда не выйдет? То-то… Иди на сеанс и не дури!
Но Колька отказывался упорно, и тогда доктор вызвал санитаров. Они провели Кольку в ту самую палату, прихватили руки и ноги вязками к спинке кровати, а сестра сделала ему укол. Сперва он ничего особенного не ощутил, но примерно через полчаса ему сделалось нехорошо, все тело загорелось огнем, лихорадило, как при сильной простуде. Пришел врач, пощупал пульс и сунул ему таблетку в рот, сказал — жаропонижающее. Но соврал, это опять оказалось какое-то рвотное средство, так как Кольку вскоре снова начало мутить. Вязки позволяли свешивать голову с кровати, и он начал блевать в стоящий у изголовья таз, а сестра пыталась в промежутках влить ему в рот водку. Он отплевывался, но на языке, на губах оставался противный сивушный привкус. Так продолжалось около часа, потом стало полегче, хотя жар и не спадал. Колька забывался в полусне-полуобмороке…