— А ты был на каторге? — покосился на него Бугор. — Не болтай чего не знаешь.
Всему профилакторию известно, что бригадир их не простой алкаш. У него три судимости за спиной, а может, и четыре. На такое место — бригадой алкоголиков командовать — нужен битый волк, чтобы дело свое напрожог знал. При нем по струнке ходить будешь. Ихний Бугор — отец, он и наряды закрыть сумеет, и люди у него сыты, одеты-обуты, и бригаду не дергают туда-сюда. Это распоследнее дело, когда на общих работах тобой каждую дырку затыкают. Сегодня траншеи рыть, завтра пни корчевать или вагоны выгружать. Их не кантовали, бригадир с начальством ладить умел.
— Александр Степанович, — встрял в разговор Юрик, — как же ты сюда из лагеря угодил? Там, что ли, запьянствовал?
— Ну да, загудел я там! — решил поддержать хохму бригадир.
Вообще-то здесь не принято спрашивать — как да почему? Об чем надо — человек и сам расскажет.
— Запил я там, вот меня сюда и законопатили! — смеется Бугор. — А разве здесь плохо?
— Чего хорошего…
— Эх, мужики, — протянул кто-то. — Хорошо там, где нас нет. На воле…
Бригадники притихли, глотали запашистый дымок.
Судьба не баловала Сашку Гончарова. Кое-как проболтавшись в школе неполные семь лет, он связался с веселой компанией. Пьянки чередовались с драками, приводами в милицию. Попался на мелком воровстве, с приятелем «прокатился на марке». Марка — по блатному означает трамвай; прокатился на марке — залезть в карман зазевавшемуся пассажиру. Со стороны глядя — дело не сложное. Опытный карманник вытягивает у клиента шмель или лопатошник и передает его своему подручному, так что, если щипача и приметят, с поличным не возьмут. Дело помощника — сбросить переданный ему кошелек или бумажник, предварительно вынув оттуда деньги. Один работает, другой рискует, а навар пополам.
Но в тот раз им не повезло, милиция проводила специальный рейд, и Сашку взяли прямо за руку, когда подельник передавал ему тощий кошелек. Только слезы матери да снисхождение следователя — парню скоро в армию идти — помогли избежать суда.
Служить ему пришлось в железнодорожных войсках, тянул безымянную ветку в бескрайней казахской степи. Тишина, суслики посвистывают, соленая вода из бездонного колодца… Медленно проползли три года. Вернулся домой, женился, родилась дочь.
Однако опять черт попутал! И знал ведь, что барахло краденое, но отказать старому другу не смог, припрятал. Да и копейка была нужна… Жизнь покатилась, как пустая бочка с крутой горы — с треском и грохотом…
Отбыв отверстанные ему очередные три года, Александр решил — все, хватит. Тут как раз старые паспорта на новые меняли, и он с чистой ксивой устроился в большом городе на товарную станцию грузчиком. Со временем его перевели в весовщики, стали называть уже не Сашкой, а по имени-отчеству.
Со скуки, от жизни ли одинокой, необихоженной, но потянуло его к водочке. А там… Седина в голову, а бес — в ребро, не нами сказано. Подобрались толковые ребятишки, стали вскрывать на станции контейнеры и вагоны. У него как у весовщика имелся доступ к повагонным листам и накладным, и порожняка они не гоняли. Попервам все было шито-крыто, потом милиция села на хвост…
Один умный человек ему присоветовал: ты сховайся в дурдом или в ЛТП, годок перебедуешь, а там видно будет. Научил, как вести себя у врачей, что говорить. Очень к масти пришлось и то, что за последнее время Сашку пару раз забирали в вытрезвитель. Но для надежности он крепко выпил, наскандалил в своей квартире и попался еще раз. На беседе в милиции он выразил желание полечиться в лечебно-трудовом профилактории, но попросил неделю отсрочки…
Он надумал разыскать свою семью. Хотя, как таковой, ее давно не было. Много лет назад он не вернулся домой, пошел искать лучшее, да так и замотала его судьба, бросая чаще вниз, чем вверх. Из этих лет он большую часть провел за колючей проволокой лагерей, по шумным пересылкам и долгим этапам. Сашка и раньше задумывался о своих, да уж больно далеко завели его путаные дороги той легкой жизни, о которой знают лишь старые лагерники вроде него, да помалкивают…
Часто он вспоминал дочь. Год за годом невозбранно уходили через запретную зону, складываясь в один долгий срок, а она все виделась ему двухлетней девочкой. Как-то не думалось, что он за это время постарел, а она стала взрослым человеком. Иногда у костра на делянке или присев перекурить за кирпичной кладкой он рассказывал о дочери то, что помнил, товарищам. Ведь у многих из них и того не было.
Но выходил на свободу, мыкался в поисках работы, устраивался, и снова колесо непутевой жизни швыряло его на дно. Было не до ребенка, тем более не до полузабытой жены.