В том же закуте, где умывальник, висят пять небольших зеркал, можно бриться. Кто как, а Николай бреется через два дня на третий, зимой и того реже. Не перед кем красоваться. Сегодня он слегка ополоснул лицо, пригладил пятерней короткие волосы и — назад, к койке. Ее нужно заправить — обтянуть матрас простынями, сверху одеяло, чтобы, как кирпичик, ровно было. Поначалу матрас ему старый достался, вата в нем свалялась так, словно под тобой не тюфяк, а мешок с картошкой. Это уж позже он его на новый поменял у кладовщика. На одеяло кладется подушка, взбитая и приглаженная, хотя взбивать этот блин — толку мало.
По подъему дежурные делали в бараке приборку. В большом ведре они мочили широкую, в пол-одеяла, тряпку и, не выжимая, тянули ее вдоль централки. Третий подплескивал на пол перед ними воду из того же ведра. Затем тряпку отжимали и еще раз протаскивали по мокрому. Таким же манером мыли полы и в проходах меж койками. Получалось и быстро, и чисто.
Уборщиками руководил и помогал им шнырь — постоянный дежурный по бараку. Должность его неплохая, можно сказать — завидная: весь день в тепле и тяжести никакой. Всех делов — обмахнуть влажной тряпкой полы раза три за день да прибраться в умывальнике. Остальное время шнырь сторожит барак.
Крикнули на проверку. Строились на централке в две шеренги. Старший надзиратель, прапорщик Замковой, саженного роста, со смуглым лицом парень, открыл «талмуд» — амбарную прошитую книгу, где записан весь отряд, и начал выкликать:
— Алябьев!
— Я!
— Анкудинов!
— Здесь!
— Аристархов!
— Тут!
Положено отвечать — «Здесь», но откликаются — кому что на язык подвернется.
— Васильев!
— Здесь! — отозвался Колька и больше уже не прислушивался к перекличке.
Перед ним, на фанерной стенке КВЧ, висела географическая карта. Он, стоя на проверках, всегда рассматривал ее, читая про себя знакомые и незнакомые названия. Вот Пинега, Северная Двина, Мезень… Когда-то он приезжал сюда по вербовке, на лесокомбинат…
…Архангельск в первый же день удивил его деревянными тротуарами, тянувшимися на многие километры. И проезжая, и пешеходная части улиц были выстланы светло-серыми плахами. Как он убедился в дальнейшем, на таких улицах не бывает ни пыли, ни грязи, а машины скользят по дереву почти бесшумно.
За партией вербованных к вокзалу подали несколько маленьких автобусов, от каждого лесокомбината свой. Вербовщики выкрикивали фамилии, Колька попал на Пятый комбинат. По дороге он успел мельком рассмотреть город.
Сначала ехали деревянной мостовой с деревянными, в резных наличниках домиками по сторонам. Потом свернули на широкую асфальтовую улицу с многоэтажными каменными домами. Часто попадались вывески парикмахерских и фотоателье; можно было подумать, что здесь только и делают, что стригутся, бреются, а после фотографируются. Меж двумя домами на постаменте стоял танк — допотопная махина, вся в крупных заклепках. Он понял — памятник, такие он видел в фильмах про гражданскую войну.
Проплыл веселый голубой теремок с деревянными рушниками и петухом на коньке крыши — ресторан «Золотой якорь». Асфальт опять перешел в дерево, потянулись высокие штабеля досок, ровных, желтых, как вафли. Меж ними свинцово отливала вода. На середине вольно разлившейся реки стоял и подымливал громадный черно-ржавый сухогруз под неизвестным Кольке флагом. Сопровождающий пояснил, что это — Биржа, место, где грузят лес на суда, приплывающие со всего света. Биржа, с большой буквы, самая крупная и старая. У каждого лесокомбината есть свои биржи, поменьше.
Автобус выехал на окраину города: с одной стороны потянулись редкие постройки, огороды, чахлые северные сады; с другой — бежала одноколейная трамвайная линия. Маленький красный вагончик, похожий на спичечный коробок, на разъезде терпеливо ждал встречного.
— Район лесокомбинатов, Маймакса. — Сопровождающий кивнул за окно автобуса. — А проехали мы Соломбалу — старинный центр Архангельска.
В белые ночи Архангельск становится похож на Ленинград — такой же тихий, таинственный и строгий. Медленно пересекает город Северная Двина, по ней — флаги на лесовозах. Турецкий — полумесяцем, японский — с красным шаром, английский — с крестом и львом и еще черт знает чей — зеленый, не то с ананасом, не то с шишкой кедровой на полотнище…