Анатолий Тимофеевич не рисковал забираться в социологические, а тем более в медицинские дебри, да еще руководствоваться при этом философскими законами, которые он весьма нетвердо помнил с институтских времен. Сведения об алкоголизме как о болезни он черпал из тоненьких популярных книжиц серии «Знание», с социальной стороной вопроса его знакомили подвальные статьи в местной и центральных газетах. Так бы он и действовал, равняясь на большинство, если бы не один случай…
Этажом выше, в переплетно-брошюровочном цехе, долгое время работал инженером его товарищ, можно сказать — друг, Валентин Михайлович Сазонов. Был этот Валентин Михайлович всамделишным запойным алкоголиком, но умел свое несчастье до времени скрывать. Годами не ходил в отпуск, приурочивая его к началу очередного запоя, доставал справки о болезнях, имевшихся у него, кстати сказать, в избытке. Находил, в общем, выход из положения. Не пить он мог по три-четыре года, Анатолий Тимофеевич это хорошо знал. И, видно, надеялся Валентин Михайлович на себя, да пронадеялся.
Только что съездил в отпуск с семьей, и тут вот он — запой! Валентина Михайловича уволили по нехорошей статье. В его лета начинать жизнь сначала не стоило, и он пристроился на лесоторговую базу сторожем. И вот ведь обидно — третий год после того запоя в рот не берет! Встретил его как-то Анатолий Тимофеевич, спросил про дела. И рад бы, отвечает Сазонов, запить, да болезнь эта свои сроки знает…
«Надо бы отличать пьяниц от алкоголиков, не казнить огулом, — размышлял Анатолий Тимофеевич. — Пьяницу-то еще можно на путь истинный вернуть запретом или наказанием. Чем строже, тем лучше. А вот алкоголику это вряд ли поможет. Болезнь, никуда не денешься…» Сам он много лет страдал сахарным диабетом и справедливо полагал, что вряд ли его организму могло бы помочь строгое запрещение болеть.
После того случая он старался по мере возможности поддержать падающего человека, вернуть его в более или менее вертикальное положение. Многие благодаря ему сумели выправиться, некоторые так и существовали — не стоя прямо, но и не падая, вроде известной башни. Но вот Клепиков клонился все ниже…
— Здрасте, Анатолий Тимофеич.
— Здорово, Клепиков, здорово… Что же это ты, опять нарушаешь?
— Да я…
— Опять нарушаешь. — Начальник цеха сделал строгое лицо. — Опоздал сегодня, винцом от тебя попахивает. Ведь я должен от работы тебя отстранить. — Анатолий Тимофеевич сделал паузу, но и Юрик помалкивал. — Вот возьму и отстраню — иди куда хочешь! А мастер прогул запишет.
Перед Юриком возникла заманчивая перспектива уйти из шумного, душного цеха в прохладный августовский день, бродить, ничего не делая, по улицам, глазеть на витрины магазинов, афиши кинотеатров, пеструю городскую толпу. В центре этой картины явственно проглянули физиономии Мишки и Кольки, и он вспомнил о рубле, оставленном на сахар.
— Ну и отстраняйте, подумаешь, напугали! Чего же мастер с утра меня не отстранил? Дожидался, пока машину налажу?
— Не шуми, не шуми. — Анатолий Тимофеевич выставил ладонь. — Не положено пить, сам знаешь.
— Да я и не пью. — Юрик ни перед кем другим не стал бы оправдываться, но Анатолий мужик неплохой. — Так, иногда… Посмотрите: иные нигде не работают, все дни пьяные. — Он снова вспомнил Кольку и Мишку. — Я пока работаю… А пахнет — со вчерашнего, я вчера на дне рождения был. — И непоследовательно закончил: — А Никита сам пьет!
— Ох, смотри, Клепиков, смотри… Отправят на лечение — ну чего хорошего? Парень ты молодой, жена у тебя… А водка эта — зараза, все неприятности от нее, все болезни! — Начальник помолчал, он сам чувствовал слабость своих аргументов, но ничего более веского придумать не смог. — Ладно, иди работай, я вот запишу, что ты сегодня дисциплину нарушил. Еще раз повторится — смотри!
«Пиши, пиши, — думал про себя Юрик, шагая через цех, пропахший печатной краской, керосином, бумажной пылью и машинным маслом. — Писать вы все мастера, а вот кто работать будет? Пять машин в цеху стоят как мертвые…»
Виктор сидел на высоком табурете у стола приемного устройства, следил, чтобы на опускавшихся перед ним оттисках не было помарок и ровно лежала краска; сдвигал листы в стопу, хотя это делается, в общем-то, автоматически, при помощи «щечек» — дюралевых пластинок по бокам стола.
Когда машина отлажена, идет тираж, то возле нее вроде бы и делать нечего, отдыхай себе. Но так только кажется, приходится и смотреть, и главное — слушать. Вот в диссонанс общему тону зазвенел подшипник — раскатной валик отставился. Это полбеды, приставить его — одна минута. А вот астматически прервалось ровное дыхание компрессора, со свистом втянули в себя воздух присосы самонаклада, — значит, лист не подняли, пропустили. Скорее на мостик пульта управления, проследить, когда в непрерывном потоке бумаги, идущем по накладному столу, появится окно, и тут отключить механизм давления. Тогда хоть и цапнут вместо листа воздух лапки захватов печатного цилиндра, на декеле не останется протиска, а значит, не будет и брака.