Автор неизвестен
Начало повестушки
Мамзель д'Артаньян
начало повестушки
1.
(Замок в окрестностях Альби. очь с 13 на 14 октября 1307 года.)
....Тяжелые шаги... позвякивание шпор... изредка - приглушенный стон сквозь стиснутые зубы... пляшет, разрывая тьму, пламя факела, и вместе с ним пляшет, кривляется уродливая тень на стене. Точнее, две тени.
Призраки? ет, живые люди.
По крайней мере, один из них. Он идет медленно, едва передвигая ноги, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух и поудобнее перехватить свою ношу.
Свет факела выхватывает из темноты то помятую кирасу, то старинный шлем с наносником, то бесчувственное тело, безвольно лежащее на плече рыцаря, как мешок с тряпьем. Меч длинный, волочится по полу, золоченые ножны бьются о ступени, отсчитывая пройденный путь: десять ступеней...
пятнадцать... двадцать...
цвжзих...
цвжих... цвжжих... "у, сколько еще?" Голова у рыцаря кружится, у него темнеет в глазах, он чувствует, что вот-вот упадет. Щщиррх! - скрежетнула по каменной стене сталь оплечья. "У-мм! - боль в руке приводит рыцаря в чувство. - Ч-чё-ёр-рт...
бы ее подрал, эту треклятую лестницу!" Выроненный факел, подпрыгивая, катится вниз и гаснет, рассыпав напоследок искры. Можно было бы зажечь другой, но кремень рыцарь выронил где-то на верхних ступенях.
Чертыхнувшись, он с трудом вытягивает из ножен меч и, собрав остатки сил, продолжает путь в непроглядной тьме, нащупывая концом клинка дорогу, как слепец.
В этой душной, почти физически ощутимой тьме он потерял всякое представление о времени. Ему кажется, что уже много часов прошло с той минуты, как кусок стены повернулся на толстой стальной оси, и он, Ангерран, граф де Монтальяк, командор ордена Храма, сошел в царство смерти, задвинув тяжелые засовы, не бывшие в употреблении полторы сотни лет.
В ушах его все еще стоит шум битвы. "еужели кто-то... ет, там, наверху, все кончено. Просто у меня начинается бред..." Рыцарь снова прислоняется к стене.
Прикрывает глаза, и чувствует, что засыпает. Перед ним в разноцветном тумане проходят оставшиеся за каменной дверью: брат Арман с арбалетным болтом в горле...
брат Тьерри, красавец Тьерри де Барбонн, которому камень, пущенный из катапульты, угодил в голову - нет, лучше не вспоминать, во что превратилось его лицо!.. Брат Жан, в чьей груди командор оставил свою мизерикордию... Они, его двадцать рыцарей, зовут его... и командор с трудом подавляет искушение немедленно последовать этому зову.
Сесть на ступени, закрыть глаза и уснуть - это так просто. о - нет.
"Терпение, друзья.
Еще немного. Я скоро приду. Вернее, мы придем, - поправляет себя командор, услышав тихий стон. - Танкред! А я-то надеялся, что бедняга уже в Раю. Держись, дитя мое.
Скоро мы все будем вместе... бренчать на арфах, или восседать на сковородках...
если есть хоть капля правды в том, что болтают долгополые! Впрочем, хуже, чем в застенках у мессира огарэ, там, уж конечно, не будет.
Солдатня его величества, наверняка, разбежалась по замку на поиски спрятанных сокровищ - бегайте, красавчики, простукивайте стены, ныряйте в колодец, залезайте в каминные трубы, вытряхивайте мешки с мукой, - денье дырявого не найдете, об этом мы с братом казначеем позаботились. И к вам, святые отцы, кобели святого Доминика, стервятнички его преподобия аббата де Сент-Эмиля, к концу боя набежавшие на готовенькое, это тоже относится.
Аббат де Сент-Эмильон, будущий епископ де Сотерн, будущий кардинал де Кагор, первый в королевстве борец за чистоту христианской веры, наверное, уже строчит в столицу донесение об уничтожении гнезда ереси, старательно избегая упоминать о том, какой ценой досталась победа. Они нас надолго запомнят, клянусь честью!
И подумать только, что мессир де Моле собственными руками вручил Филиппу, этой коронованной скотине, полтораста тысяч флоринов золотом, не говоря о серебре!
Теперь серебро в Тампле... и Мастер в Тампле, в самой вонючей камере. А ведь говорили Великому Мастеру: бойтесь, мессир, данайцев, дары приносящих!
Предупреждали, и не раз: не бывает так, чтобы должник пылал любовью к кредитору, с которым не в силах расплатиться. А если вдруг воспылал, так это верный знак: жди ножа в спину! Так и вышло. Кровь господня! Да если бы мы все, разом, по всей стране... всей силой... А, да что теперь! В Альби королевский гарнизон - пятьсот солдат, а в замке двадцать рыцарей, не считая меня, плюс - пажи и оруженосцы, из которых старшему - семнадцать, и от которых толку в драке самую малость побольше, чем от двухнедельных щенят. Спасибо, хоть не врасплох застали - царство тебе ебесное и вечная слава, благородный Готье де Пайан, чудом вырвавшийся из королевского ада, принесший нам весть о воистину королевской подлости и добровольно разделивший нашу участь! Сто тысяч чертей и задница Иисусова!"
Командор отлично понимает, что ругань не поправит дела, но специально распаляет себя, чтобы гнев придал ему сил - под Хиттиной и Акрой это помогало... помогает и теперь.
...аконец лестница кончается, самое трудное позади. Впереди виднеется слабенький огонек. Последние шаги... "у вот, дитя мое, мы и на месте".
Войдя в крипту, узкую и низкую, как гроб, рыцарь бережно опускает на пол у входа бесчувственное тело пажа, а сам, опираясь на меч, как на костыль, тащится по проходу к стоящей на низкой каменной подставке мраморной, ему по грудь высотой, статуе Богоматери, перед которой в простом медном подсвечнике горит толстая оплывшая свеча. "е успела догореть. Быстро же эти мерзавцы с нами управились". а стенах по обе стороны от Мадонны - еще два подсвечника, с четырьмя толстыми свечами каждый. Командор зажигает их все. Чтобы сделать это, ему приходится выпустить рукоять меча - полуторный фламберг дамасской стали со звоном падает на пол, чуть ли не под ноги Богоматери. Мрак в крипте сменяется полумраком. Теперь можно разглядеть слева от Мадонны серебряную большую чашу со святой водой, справа - аналой, покрытый темный бархатом, а на нем - небольшой изящный кубок из слоновой кости и толстенный, в богатом переплете, том in quarto, открытый на середине; ровные ряды надгробий, и растянутое на стене черно-белое полосатое знамя с крестом и вышитыми на нем тусклым золотом буквами: "Non nobis, Domine, sed nomini tuo da gloriam".