- Замолчи! - взвизгнула она.- Не смей ругаться. Уйди от меня. Видеть тебя не хочу. Не ходи за мной.
Я стоял и смотрел, как она садится в автобус, он подошел очень кстати для нас обоих. Автобус покатил к Каннинг-сэркус, а я еще минут десять стоял, прислонясь к стене собора, и пытался понять, что же я такое натворил и почему Клодин впала в такое отчаяние, что даже бросила меня в беде. Это конец, наверняка. Я ведь хорошо ее знал, как же тут было не понять - я выбил у нее почву из-под ног, сделал и сказал что-то такое, чего она уже нипочем не простит.
Я всегда считал - не только свету что в окошке. Для человека без предрассудков что день, что ночь - все едино, а я всегда просто действовал и не больно-то раздумывал и. под конец начал понимать: самое для меня подходящее - получать столько, чтоб хватало на хлеб и книги, но не трудиться ради этого в поте лица. Чем ближе к совер- шеннолетию, тем больше я в этом утверждался. По счастью, никто не наставлял меня насчет морали и добродетели. Мать обо всем этом не заботилась - был бы я сыт да одет, остальное ей до лампочки. Это вовсе не значит, что мы не любили друг друга, не отдали бы жизнь друг за друга. А кстати, не отдали бы! Но, пожалуй, среди всех моих родных и знакомых не нашлось бы ни единого человека, кто бы мог преподать мне какие-то нравственные уроки. В этом смысле на меня возложена была нелегкая задача - найти собственные мерила нравственности в мире, где у меня не было поводыря. Конечно, охотников учить меня уму-разуму нашлось бы немало, да только все они уж никак не годились в наставники. Еще когда я был мальчишкой, лицемеры и воинствующие святоши, которым только и надо было, что развратить меня или согнуть в бараний рог, махнули на меня рукой. Ну, а если держаться от таких подальше, человек без предрассудков, с широкими взглядами пойдет далеко.
Расставшись с Клодин, я двинулся домой, чувство было такое, будто на меня легло какое-то проклятие, навалилась на плечи непосильная тяжесть. Мать курила и читала вечернюю газету.
- У тебя такой вид, будто ты потерял всю свою получку. Что случилось?
- Меня уволили.
- От этого не помирают.
- Моя девушка меня бросила.
- Из-за того, что тебя уволили? Вот так подружка! Хорошо, что ты от нее отделался. В кладовке есть ветчина. Подзаправься.
Я тяжело опустился на стул.
- Неохота.
- Слушай ты, дурья башка. Прибавь света в гляделках. У тебя там сейчас двадцать пять свечей, а вчера было сто.- Мать налила мне чаю, нарезала хлеба с ветчиной и маринованным огурцом.- Господи! - воскликнула она.- Плачет! Вот уж не ждала от тебя. Плюнь, сынок. Не горюй ты из-за нее.
Я и впрямь чуть не плакал, если такое вообще возможно. Слезы были очень близко, и мать это заметила. Я поел и лег и всплакнул в одиночестве, тогда мне полегчало, и я уснул.
Клодин, не теряя времени, вернулась в объятия Элфи Ботсфор-да - он, видно, не переставал по ней вздыхать и в дни нашего романа. Я сам встретил их неделю спустя, они шли по улице, так крепко взявшись под ручку, словно боялись, что какая-нибудь злая сила оторвет их друг от друга. Клодин от меня отвернулась, но Элфи подмигнул мне, его, видно, смешило, что я не могу подойти и поболтать с ними - ведь они явно решили держать меня на расстоянии. Но я все равно обрадовался этой случайной встрече: до этого я подумывал повидаться с Клодин, посмотреть, а вдруг еще не все потеряно. Правда, раз она опять видится с Элфи, у меня, пожалуй, больше надежд на успех, чем если бы она сидела одна взаперти и дулась на меня, но мне что-то не захотелось рисковать: не жаждал я опять плясать под ее дудку, не ровен час - это затянется на всю жизнь. Я уже начал освобождаться от этой любви, приятно было бездельничать на новый лад.
Работы я не искал. Наполовину сократил свои расходы - теперь целый месяц мог бить баклуши. Каждое утро покупал газеты, щел вверх по холму, а потом по другую его сторону спускался в котловину города. Долго валяться в постели было не по мне. Лень еще не настолько въелась в меня. Когда в половине восьмого мать уходила на работу и наш дом пустел, у меня от тишины поднимался гул в ушах, и уже через десять минут, покуда не успел остыть чай, я был на ногах. В пальто и шарфе я заходил в закусочную, в книжные магазины, глазел на прохожих и на витрины. Когда можно не работать, город сказочно прекрасен, он совсем другой - богаче, полон всякой всячины, работая, этого вовсе не заметишь.
Я зашел в магазин пластинок на Кламбер-стрит, будто хотел купить несколько штук добрый час слушал лучшую поп-музыку, а потом сказал - мне эти записи не по вкусу, и ушел, и перед тем как подкрепиться у «Львов» чашкой чая и сырком, провел несколько часов в библиотеке. Полистал в читальне газеты: политические новости не так уж меня увлекали, но из-за политики всегда разгораются страсти, ну, вот я и проглядывал их от нечего делать и смеха ради, когда ездил на работу или удалялся после обеда поразмышлять пяток минут в уборной. Нет, мне не интересны все эти политические новости, да, по-моему, и не может быть в них ничего интересного. Я перестал покупать журналы и газеты, решил - для меня самые важные новости на свете то, что творится со мной, и новости эти опять и опять мелькали у меня в голове в виде таких вот газетных заголовков:
«МАЙКЛ КАЛЛЕН УВОЛЕН С РАБОТЫ. ПОДРУЖКА БРОСАЕТ КАЛЛЕНА».
«ДЕД УБЛЮДКА СЫГРАЛ В ЯЩИК».
Я всегда просматривал колонки спроса на рабочую силу. Бесспорное доказательство того, что я нужен, глядело мне прямо в лицо, слепило меня. Перед тем как он окончательно потерял зрение, говорил я себе, он вспоминал, что время от времени, глядя на свет, видел большое серое пятно. Свободные вакансии показывали мне, как еще живут люди, ко мне протягивалась обезьянья лапа, готовая присоединить меня к ним, в глаза лезла одна дохлая работенка зa другой, прямо смех разбирал: напарник шофера на фургоне и подручный каменщика, грузчик, упаковщик, сварщик, судомойка, кубовщик, младший продавец, буфетчик, фабричный - длинная, невеселая песнь во славу невыдуманной жизни въедалась мне в душу, и под конец жуть брала: как бы желчь не разлилась. Тогда я переставал смеяться и переключался на кроссворд.