— Озяб? — дружелюбно спросил он стоящего у сосны бойца.
Косоплечий солдат, со свалявшейся пегой бородою, почесал грудь под полушубком, ответил заторопившись:
— Ноги ломит, товарищ командир!
— Сейчас согреемся!
Вдруг он едва не застонал от отчаяния. Зачем он тратит время на эти разговоры? Ведь он потерпел поражение. Нельзя обманывать себя: немцы выиграли бой, хотя Романцов не потерял ни одного бойца, если только Михеев и Минбаев… «А я уже расхвастался журналисту, — подумал Романцов. — Глупый болтун!»
Когда из леса вышли Михеев и Минбаев, Романцов облегченно вздохнул. На них было страшно смотреть: тяжело дыша, с потными лицами, полузакрыв глаза, словно были не в силах поднять веки, они стояли перед Романцовым… Михеев жадно глотал снег. Руки Минбаева висели вдоль туловища, как засохшие, надломленные ветви.
— Вы были в самой деревне, — сказал Романцов негромко, но отчетливо. — Проползли в самую деревню. Все огневые точки немцев нацелены на лес. И в лесу — боевое охранение. На обратном пути вы на него наткнулись, и немцы вас обстреляли из двух станковых пулеметов. Правильно?
— Так точно, товарищ младший лейтенант, — растерянно сказал Михеев.
Он был изумлен, что Романцов не спрашивал его, а сам рассказывал, словно ходил с ними в разведку.
— А где танки?
— Спрятаны за домами, товарищ командир. Пушки тоже на лес смотрят. Два танка!
— Благодарю за службу! Отдыхайте!
Романцов говорил весело. Рябоконь опять ничего не понял. Казалось бы, веселиться не с чего. Он не догадывался, что Романцов доволен своей проницательностью.
Платно сплетя пальцы рук, Романцов думал: «Немцы ждали моего флангового удара. Почему? Вероятно потому, что мы воевали однообразно, применяли один и тот же вид маневра. Сколько деревень взял за эти дни фланговыми атаками наш батальон? Пожалуй, три-четыре. Немцы отступали, погибали солдаты, младшие офицеры. А командир немецкого батальона? Надо полагать, что он жив. К сожалению, еще жив. Ведь он сравнительно далеко от поля боя, он сидел над картой, изучал нашу тактику так же настойчиво, как я эти дни изучал приемы немецкой обороны. Он тоже кое-чему научился за это время».
Романцов попытался вообразить лицо немецкого майора. Не смог, усталость помешала. «Пока вы, господин майор, меня перехитрили! — злобно подумал он. — Но только — пока! Вы разгадали нашу тактику, чорт побери! Вы приказали своим офицерам охранять, прежде всего, фланги! Посмотрим, чья возьмет!»
Он позвал Рябоконя.
— Младший лейтенант, даю вам десять автоматчиков, два ручных пулемета, всех минометчиков. Подкрадитесь к боевому охранению немцев, — обстреляйте, швырните несколько мин. И в лес! Так наскакивайте на немцев каждые десять-пятнадцать минут. Как драчливые петухи! Короткий, мощный огневой удар — и в лес! А мы уходим назад…
— Отступаем?! — воскликнул Рябоконь.
У Романцова потемнело в глазах от гнева.
— Маневрируем! — прошипел он. Ему сразу же стало стыдно: Рябоконь-то ни в чем не виноват. — Да! Отступаем! Честнее признать поражение, чем обманывать комбата, итти на немецкие пулеметы, расплачиваясь жизнью бойцов за собственную глупость. Да, отступаю! Через час атакую немцев с фронта, вдоль шоссе…
— На шоссе у немцев сильные заслоны, — сказал Рябоконь.
— Разведаем! Двух станковых пулеметов все же там нет. Амбразуры немецких дзотов в поселке направлены на лес. Ведь я это знаю точно. Когда я дам сигнал: одна красная ракета — обстреливай поселок. Две ракеты — атака! Выполняй приказ! Все!
Он пожалел, что нельзя было объяснить бойцам, почему он уводит роту от поселка обратно в лес. Но уже было поздно. Легкий хмель кружил ему голову, словно он выпил стакан веселого виноградного вина. Это было предчувствие боевой удачи, которое довелось изведать не каждому фронтовику.
Остановив роту, он подошел к Михееву и Минбаеву.
— Ребята, вы устали, я знаю… Нужно последнее усилие! Кроме вас мне послать некого. Вы — самые лучшие мои солдаты! — нежно и гордо произнес он. — На шоссе у немцев заслоны. Самые сильные заслоны, передовые — далеко от поселка. Но, вероятно, у этого моста, — он показал по карте, — последний, самый малочисленный пикет. Два-три солдата! Если на шоссе всю ночь спокойно, немцы не усилили пикет. А как же иначе? Уничтожить! Без выстрела! Ножами! — твердо сказал он. — За вами рота выйдет на шоссе, и мы пойдем в атаку с фронта, оттуда, откуда немцы нас не ждут!
— За деревней есть лощина…
— Знаю! Ее охраняют немецкие автоматчики. Едва мы войдем в лощину, они нас перестреляют. Я верю в вас, друзья мои! Идите! Мы ударим с фронта!
В 3 часа 18 минут Романцов уже выиграл бой хотя еще не прогремело ни одного выстрела. Немецкие часовые у моста были сняты. Рота стояла на шоссе. Романцов приказал Михееву с отделением автоматчиков бесшумно пробраться вдоль шоссе, через открытое поле в поселок, захватить каменный дом и по сигналу (красная ракета) открыть шквальный огонь. Поле перед поселком было ровным лишь на карте. Как и предполагал Романцов, на нем были рытвины, кочки, ямы. Когда пошли огороды, Михееву с бойцами стало еще удобнее ползти между высоких гряд. Они пробрались по огородам в центр поселка, в каменный дом. На улице не было немецких солдат. В лесу, на фланге, там, где было боевое охранение, непрестанно гремели выстрелы. Это Рябоконь наседал на немцев.
А на шоссе было тихо, и немецкие часовые дремали, радуясь тишине.
Мысль Романцова, его командирское решение на атаку еще не были полностью воплощены в действие, но Романцов уже победил.
Едва красная ракета взвилась в вышину, Рябоконь усилил обстрел поселка, а Михеев с бойцами ударил с чердака дома из автоматов вдоль улицы. Немцы дрогнули, оторопели, ибо ночью шальней выстрел в тылу страшнее, чем пуля снайпера днем на поле боя. А сейчас в центре поселка, в каменном доме уже были русские. По шоссе с криками «ура» шла в атаку рота Романцова.
Начинался рассвет, еще робкой, еще узкой зеленоватой каймой светлело на востоке небо. Романцов стоял на крыльце каменного дома. Он безостановочно курил.
— Ложись спать, Никита, — сказал он, — я сам обойду полевые караулы. Нам повезло, что немцы не успели сжечь дома. Нет, пока немецкие трупы считать не нужно.
— Захвачено восемь пулеметов, — сообщил Рябоконь.
— Доложили комбату?
— Так точно! Бронебойщики чуть не плачут, — немецкие танки убежали! Только снег заклубился! Эх, дал бы ты мне бронебойки, я бы не упустил!
— Да, тут я ошибся, — сказал Романцов. — Ложись спать, Никита! — повторил он. Ему показалось необходимым добавить несколько ласковых слов. — Еще одна ночь прошла, еще один бой! А сколько таких ночей до Берлина?!
Брезгливо обходя трупы немцев, Романцов медленно пошел к околице, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух.
Сердце его билось тяжелыми, мерными ударами, словно он всходило на высокую, крутую гору.
