Во-вторых, такой подход позволит создать мобилизационный ресурс. Вот пойдет Наполеон на Россию, а в той же Малороссии, Причерноморье, на Волге, живут демобилизованные мужчины, которые десять лет служили до этого. И вот их же и соберут, откроют заранее приготовленный склад, экипируют, назначат офицеров, которых так же нужно иметь в резерве.
И все — готовые два-три корпуса вполне себе опытных воинов. Это можно сделать за месяц, если наладить работу. Пусть на Бородино это войско не успеет, хотя бы и должно, но вот ударить на Смоленск, как главную логистическую базу Наполеона, отрезая французов от снабжения, вполне. Корсиканец проиграет сразу же, как только такие корпуса получится организовать.
Ну и третий положительный эффект, который я бы ожидал от реформы — сотни тысяч лично свободных людей. Тот, кто уходит в рекруты, перестает быть крепостным, следовательно, когда он покидает армию, стать лично зависимым уже не может. Он жениться и семья вчерашнего воина так же выходит из крепости. Тут, я просчитываю компенсацию для помещика, которому придется распрощаться с крестьянкой, выходящей замуж. Но цена одной девки невелика, государство потянет выплату помещику.
В итоге, уже через двадцать лет может сложиться до трехсот тысяч семей, которые не обязательно будут на земле, но свободными. Они вольны решать, где работать и как жить. И такие люди могут стать ядром для решения кадрового вопроса в период промышленной революции, проспать которую Россия не имеет права, я не имею права допустить это. Ну и отдельно нужно будет продумать вопрос создания государственного земельного фонда. Ну или таких людей посылать на Восток.
Не думаю, что Павел, когда станет императором, пойдет на радикальные изменения в армии по моему второму варианту, но пусть он его увидит, мало ли. Хотя для наследника и будущего правителя Российской империи наиправейшее дело — это длинна косички, да мундир. Но Павел Петрович, насколько я знал из истории, не чурался здравого подхода, когда проявлял заботу о солдатах. Это по его указу стали выдавать валенки и тулупы. А еще ввели прямо-таки невозможное — мясо в рационе питания солдата.
Так что Павел — человек сложный, не всегда предсказуемый, может поддаться импульсу, да и принять радикальный вариант военной реформы. А может порвать листы бумаги и послать по матери Куракина с его, то есть моими, реформами.
Глава 20
Глава 20
Петербург
21 ноября 1795 года
Какой-то человек потребовал от меня написать донос на Куракина. Не представившись, прямо на улице, в грубой форме мне поставили ультиматум: либо я пишу на князя кляузу, да такую, чтобы того стабильно убрали из столицы, либо сам могу исчезнуть. Намек был на мое прямое физическое устранение.
Если раньше я думал, что «платоно-салтыковцы» ведут себя со мной крайне грубо и слишком напористо, то сейчас вижу их полнейшую глупость и профессиональную непригодность. Хотя где тут профессионалы? Тут бы аккуратно, через мотивацию как страха, так и выгоды, тонко нужно подходить к делу, тогда и дело сладится. Но, нет — только грубая сила. Не слабые люди живут в этом времени, редко у кого подкашиваются ноги от первой угрозы.
Но, видимо, недруги Куракина, а, следовательно, они мне друзьями быть не могут, спешили. Алексей Борисович окончательно утвердился в статусе друга наследника. Весь Петербург услышал слова Павла Петровича:
— Куракины умеют быть друзьями, чем они отличаются от многих льстецов и притворщиков.
Удружил Павел, так удружил. Эти слова были сказаны Николаю Ивановичу Салтыкову, которого наследник более не желал видеть подле себя. Прерывалась связь между Павлом и его матерью, императрицей. Салтыков же терял свою значимость, как посредник. Простить такого властолюбец Николай Иванович Салтыков не мог.
Так что я не уверен, что человек, который меня выследил на улице и подкараулил по дороге к рынку, не от Платона Зубова, о скорее от Салтыкова. Хотя они там повязаны прочной паутиной.
Меня, получается, прижали к стене. А что делает зверь, которого зажимают и не оставляют пути для отхода? Правильно, он кидается на своих обидчиков. Я не могу напрямую вызвать на дуэль Салтыкова, или еще как-то действовать в рамках дозволенного в обществе, но я могу действовать нелинейно и в рамках недозволенного. Может и того, что это самое общество еще не знало, с чем не сталкивалось.