Вопрос о происхождении кавказского населения в данном случае следует оставить в стороне, поскольку от неолитической эпохи материала крайне мало, да и решение его окажется в зависимости от установления характера взаимосвязи Прибалтики и Северного Причерноморья. Весьма вероятно, что пока и последний вопрос не может быть решен однозначно. Появление сходных антропологических типов и археологических культур на северо-западе и юго-востоке Европы теряется в предшествующем периоде. В Причерноморье довольно сложной оказывается связь между мезолитом и неолитом. Если археологи предполагают преемственную связь между тем и другим [146], то антропологическая картина оказывается менее ясной. В ряде случаев наблюдается определенное различие в составе населения эпохи мезолита и неолита, причем более грацильные типы характерны для мезолита, чем для позднейшего времени [147]. Правда, антропологически украинский мезолит неоднороден: наряду с широколицыми «кроманьонцами» встречаются и представители более узколицего населения, причем оба типа находят аналогию, например, в Бретани [148]. Тем не менее в эпоху неолита в Надпорожье явно усиливается удельный вес как будто более архаичного по внешнему облику населения (если рассматривать процесс грациализации как своеобразную форму прогрессивного развития, что само по себе отнюдь не бесспорно).
Кроманьонский тип неолитической эпохи на Украине связан главным образом с днепро-донецкой культурой. Д.Я. Телегин отнес эту культуру к северному поясу, в который включаются Восточная Европа, Прибалтика, Урал, Южная Сибирь, Прибайкалье. Для этого пояса было характерно: «а) вытянутый обряд погребения, б) наличие в отдельных культурах коллективных могил, в) применение охры, г) отсутствие среди погребального инвентаря сосудов» [149]. Но население днепро-донецкой культуры отличалось антропологически не только от носителей культур Урала и Сибири, где четко были выражены монголоидные элементы, но и от племен соседней культуры ямочно-гребенчатой керамики Волго-Окского бассейна и некоторых районов Прибалтики, куда проникала эта культура. В последней, в частности, также отмечаются монголоидные элементы.
Основная масса обнаруженных могильников днепро-донецкой культуры локализуется в Надпорожье. Но эта же культура достигает бассейна Дона и Азовского моря, захватывает украинскую лесостепь и Белоруссию. Если учесть еще сходство антропологического облика этого населения с погребениями культуры Эртебелле в Прибалтике (в частности с черепами из датских «кухонных куч»), а также с обликом одной группы населения Оленеостровского могильника на Онежском озере, то неудивительна постановка вопроса о распространении этого населения либо с северо-запада на юго-восток, либо в противоположном направлении.
По мнению Д.Я. Телегина, источником днепро-донецкой культуры является мезолит Южной Белоруссии [150]. Разумеется, отсюда рукой подать и до Прибалтики, и, например, Т.С. Кондукторова допускает, что общие предки населения днепро-донецкой культуры и оленеостровцев были «в составе каких-то мезолитических популяций где-либо в Прибалтике или в примыкающих к ней областях» [151]. Л.С. Клейн высказал предположение о переселенческой волне из областей Западной Прибалтики в Междуречье Нижнего Днепра и Дона на рубеже III–II тыс. до н. э., с чем он связывал возникновение катакомбной культуры [152]. Но хронологически это уже более поздний этап, именно период существования собственно культуры шнуровой керамики и боевых топоров. Как раз для этого этапа имеются определенные данные о противоположном направлении миграций. Д.Я. Телегин выделил Белоруссию как область, где ранее других получают распространение боевые топоры. В среднестоговской культуре, которая связывает (или разделяет) днепро-донецкую с древнеямной (сер. IV тыс. — сер. III тыс. до н. э.), появляются и шнуровой орнамент (в конце IV тыс.), а также боевые топоры из рогов оленей. Здесь ранее, чем в других районах Европы, получает распространение коневодство и стала употребляться верховая езда [153]. В южнорусских степях Причерноморья и Каспия ищут истоки культур шнуровой керамики и многие другие, в том числе европейские ученые [154]. Как раз ко времени рубежа III–II тыс. до н. э. относятся найденные в северных Нидерландах 13 дисковых колес, сходных с соответствующими раннеямной культуры в Приднепровье [155].
Сложность проблемы заключается в том, что фактического материала недостаточно для того, чтобы зафиксировать все возможные передвижения и их направления в разные исторические периоды. Даже наблюдения за изменениями климата не дадут еще однозначного решения вопроса. Климатический оптимум, наступивший в Прибалтике в эпоху неолита, способствовал продвижению населения все далее на север. Отливы же на юг проходили не только вследствие довольно частых здесь природных катастроф, но и вследствие роста населения, резко ускорявшегося как раз в благоприятных климатических условиях. Поэтому в данном случае достаточно ограничиться констатацией самого факта своего рода пульсирующей взаимосвязи родственных по происхождению групп населения на территории от Причерноморья и Приазовья до северо-запада Европы.
Оформление культур шнуровой керамики приходится на III тыс. до н. э. В старой литературе обычно говорили об «экспансии» племен шнуровой керамики. Теперь преобладает неодинаковый, но более сложный взгляд на содержание процесса распространения культуры [156]. По-видимому, на многие области распространялось культурное влияние (причем оно обычно является взаимным для контактирующих групп). В Центральной Европе, куда проникает эта культура, сохраняется в основном местный антропологический тип и местные элементы культуры, хотя частичная инфильтрация населения более восточных областей все-таки заметна. Фатьяновская культура возникла, по всей вероятности, в результате миграции племен шнуровой керамики откуда-то из Прибалтики [157].
Во II тыс. до н. э. культуры шнуровой керамики преобразуются в другие. Судьба представляющих ее племен оказалась различной. Фатьяновская культура погибла, видимо, под натиском с востока угро-финских племен. Однако остатки фатьяновцев или элементы этой культуры доживают здесь до периода колонизации области ее распространения славянами и варягами в VIII–X вв [158]. В Нижнем Поднепровье складывается ямная и катакомбная культуры. А позднее также срубная, и в этих культурах в разных вариантах и пропорциях смешиваются местные и пришлые с востока и юго-востока, а отчасти также с юго-запада этнические элементы и традиции. Какое-то новое население приходит и в Прибалтику, причем оно продвигается туда разными путями как по морю, так и по суше.
Культуру шнуровой керамики часто рассматривают в качестве исходной области балтских, славянских и германских языков. Этой проблемы коснемся ниже. Здесь же можно отметить, что, очевидно, область распространения культуры шире, нежели язык основной составлявшей ее группы племен. Что же касается языка этой группы, то, видимо, есть некоторые пути его определения. Он в значительной мере указан работой Б.А. Серебренникова, обратившего внимание на древний индоевропейский слой в зоне позднейшего расселения угро-финских племен. И топонимика, и «остаток» в угро-финских языках ведут к балтским, в широком смысле этого значения, языкам [159]. Правда, вывод автора оспаривал Г.С. Кнабе, полагавший, что «балтские» языковые элементы привнесены каким-то другим населением [160]. Но возражения основывались на неточной интерпретации некоторых исторических явлений [161].
Язык фатьяновцев особенно интересен именно тем, что он на территории Верхнего и Среднего Поволжья явно привнесен, причем бесспорные родственники их находились и на западе, и на юго-западе. Д. Крайнов вслед за многими другими авторами отметил «сходство и зачастую тождество» фатьяновской московско-клязьминской группы со среднеднепровскими, в особенности днепро-деснинскими памятниками [162]. Именно в днепро-деснинском районе фиксируется лингвистами балтская топонимика [163]. В более южных районах, «промытых» позднейшими движениями кочевников с востока, остатки такой топонимики искать, видимо, бесполезно. Но следы ее могут обнаружиться и у самого Причерноморья. Вполне вероятно также ее бытование в Западной Прибалтике и на юге Скандинавии, где родственное население составляло значительный удельный вес.
146
Ср.: А.Д. Столяр. Первый Васильевский мезолитический могильник // Археологический сборник. Т. 1. М., Л., 1959; его же: Об исторических корнях культуры Надпорожского неолита // Исследования по археологии СССР. Л., 1961.
149
Д.Я. Телегин. Могильники днепро-донецкой неолитической культуры и их историческое место. СА. 1966, № 1. С. 11
152
Л.С. Клейн. Происхождение донецкой катакомбной культуры. Автореф. канд. дис., Л., 1968.
154
Ср.: А.Я. Брюсов. Восточная Европа в III тысячелетии до н. э. (Этногенетический очерк). СА, 1965, № 2; А.Я. Брюсов, М.П. Зимина. Каменные сверленые боевые топоры на территории Европейской части СССР. САИ. вып. В4-4, М., 1966; Д.А. Крайнов Древнейшая история… С. 242–245; Н.Я. Мерперт. Древнеямная культурно-историческая область и вопросы формирования культур шнуровой керамики // Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М., 1976. Эту точку зрения отстаивают, в частности, П. Глоб, М. Гимбута. С некоторыми колебаниями ее принимает Г. Чайлд и ряд других ученых.
157
Ср.: Д.А. Крайнов. Древнейшая история… С. 252–257 (автор считал исходной территорию между Днепром и Вислой). О.Н. Бадер. С.В. Киселев, И.И. Артеменко, А.Х. Халиков и для фатьяновской культуры исходной считали ямную и катакомбную. Родство этих культур, во всяком случае, не оспаривается, а среднеднепровская культура иногда рассматривается как вариант фатьяновской
159
Б.А. Серебренников. Волго-Окская топонимика на территории Европейской части СССР. ВЯ, 1955, № 6; его же: О некоторых следах исчезнувшего индоевропейского языка в центре Европейской части СССР, близкого к балтийским. Труды АН Литовской ССР. Серия А-1. Вильнюс, 1957. См. также: Х.А. Моора. О древней территории расселения балтийских племен. СА, 1958, № 2.
160
Г.С. Кнабе. Словарные заимствования и этногенез (к вопросу о «балтийских заимствованиях» в восточных финноугорских языках). ВЯ, 1962, № 1.
163
В.Н. Топоров, О.Н. Трубачев. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962; О.Н. Трубачев. Названия рек Правобережной Украины. М., 1968. С. 284–285 (карта).