Лихорадочный бег со сбивающимся от натуги и возраста, дыханием. Безумие, творящееся в голове и лихорадочные окрики. Заботливое лицо старого товарища Дерена, смывшего иронию и обнимающего дрожащего грузчика: - Куда ж ты забрёл, дружище старинный? Эх ты... шляпа...
И преследования увиденного. Они его настигали, каждую ночь, каждый день последующей жизни.
...Человек поднял голову. На Гюрта воззрились глаза нормального молодого парня. Вроде карие. В цветах он не разбирался, да и не это главное. На подбородке парня уже должна была дать всходы растительность и... вообще такому ещё жить и жить. И лицо вроде приятное. Вернее первая половина лица. Вторая откололась в сардонической улыбке мертвеца. Оголённый череп прикрывался ломтями мяса, практически истлевшей кожи, а в глазницы щедро лился гной.
Уцелевшие глаза, горели лихорадочным синеватым пламенем. Но не это испугало Гюрта больше всего. Из пепельной плёнки губ, вырвалось рычание с отчаянным стоном: - Помоги, друг...
Замкнутое пространство вмещает лишь одного
Сухо закряхтев, я сполз с лежака, который на тюремном сленге назывался нарами. Отогнав привидевшиеся мороки, я вернулся к реальности. Незавидная у меня реальность. Камера семь на семь и мерь шагами, сколько влезет. Чёрная меланхолия, терзавшая меня месяц, или больше, потихоньку исчезала. Радоваться? Отнюдь. Но об этом позже.
Самое тягостное в посиделках в казематах, кроме ограничения свободы, конечно же - это горечь утраты радостей, с ней связанных. Память, хоть и изрядно поблекшая, время от времени подкидывала яркие картинки. Вот и сейчас, я её попросил о возвращении золотого фонда моих воспоминаний. Первое место в этом параде занимало по - юношески радостное и ласкающее весеннее солнце. И дальше по цепочке: палящее и безудержное солнце лета, хладное безмолвие зимнего и тучи, держащие небосвод в крепком кулаке. Последнее воспоминание адресовалась осени.
Я вечно пытаюсь все эти воспоминания держать под замком, и не упускать. Вот и сидят горемыки, как и их хозяин, взаперти.
А что насчёт апатии? С ней у меня сложные отношения, как у нерадивых супругов. В моём поведении прослеживалась... некая цикличность. В чём она проявлялась? В плавной взаимозаменяемости. Короче говоря, с некоторых пор, я прочно сбрендил. Да, да. Постоянные терзания постепенно превратили меня в ходячий заспиртованный экспонат. И мои мозги потекли. Депрессия, захлестнувшая меня ранее, теперь сменялась... пока я не знал чем, но уже догадывался по неконтролируемо - бегающим зрачкам, психическому хихиканью и тремору. Меня настигала самая худшая из бед.
Сортирная яма дыхнула свежестью, когда я изволил присесть на огонёк. Здесь кал долго не застаивался, в ледниковой свежести гор. Ну, насчёт гор - я не был уверен. Откуда же мне пленнику знать, где я нахожусь? Планов внутренних помещений и карт местности мне никто не давал.
Зато я наизусть знал расписание моих обедов - ужинов. И сейчас, как и положено - заскрежетала сборочная система затворной механики. Нижняя дверца отъехала восвояси. Она освободила едва - едва вдвинутый поднос. Сегодня в меню - баланда из пучка зелени, воды, картофеля и накрошенного ржаного хлеба. Нюх я натренировал за отсидку, будь здоров.
Ко мне через отверстие обратились: - Подойди и возьми еду. - Этот голос был очень грубым. Это голос взял в привычку командовать. И командовать, кем угодно: будь то, мелкие сошки охранники или заблудшие и потерянные души вроде меня.
Во мне мелькнул тухлый сарказм: - Любезный Затор. Как я рад вас видеть! Мне вот интересно стало. А почему вы так рано с едой? Неужели пришло время трапезы?
- Ты потерял счёт времени, безумец? Так напомню: выдача обедов идёт строго по распорядку. Бери жратву и изволь кушать.
- Раз вы так вежливо предлагаете, то я не смею вам отказывать, - пробормотал я себе под нос. Меня уже в душе, начинал глодать какой-то мерзкий голосок, и мне становилось тяжело ему противиться.
Поэтому мною был поднят остро - заточенный камешек. Тесал я его в своё время, для разных нужд. Вот он и сгодился. Начальник караула всё не уходил, а ждал пока я приму пищу. Ко мне пришла шальная мысль, и я позвал Затора, просительно так, жалобно: - Любезнейший, подвиньте поднос поближе, а то я не мог его ухватить.
За чертогом зрения фыркнул невидимый рот: - Ищи дураков! Своих рук нет?!
- Ну, пожалуйстаа... кушать хочется!