Кое-как граф добрёл до их переносного лежака, и шкура приняла его в свои потёртые и сбитые, всклокоченной шерстью, объятия. Пришёл в себя он нескоро. Ливио заботливо стирал со лба и щёк остатки дурно пахнущего варева и талую воду, оставшуюся после “умывания”.
Присев рядом на корточки, он, дёрнув головой, укорил: - Вот чего ты спать завалился? Ты ж не дома прохлаждаешься, а в лесу сидишь, у нечистых на куличках. Думаешь, здесь не найдется, кому с тебя волосы вырвать и к носу их прирастить? Ежели ты первый раз странствуешь, то подскажу - обычно люди назначают смены и дежурных. Даже ты согласишься, что нужно поддерживать огонь, и охранять покой спящих. Ну, ясное дело, - он принялся язвительно расточать гнилые остроты, - для наших аристократов, все эти дежурства - не трюфеля в соусе, кои ваш брат, жрёт, как миленький.
Граф слабо выдавил фразу, по-прежнему не в силах, открыть веки, чтобы пресечь пульсирующую боль: - Ливио... закройся. И без тебя тошно. Ложись спать, и... добрых сновидений.
Где то в обозримом пространстве, зло засопели, но послышался хруст удаляющихся сапог, после чего на сотню - другую биений сердца наступила блаженная тишина. Лицо слегка отходило, благодаря прижиганию снегом (которое Фернан окрестил - пыткой для идиота), и граф решил перевернуться на другую сторону, но тут сбоку зашуршало, и рядом бухнулся грузный объект со словами: - Я отливать ходил. Я спать, а ты имей совесть: покарауль, как надо. А то никакой похлёбки не хватит, чтоб тебя из дурных сновидений выводить. Орал, окаянный, на весь лес! У меня чуть инфаркт от твоих криков не случился!
Судя по шумному завёртыванию краем шкуры, охранник вполне удобно расположился. Чуткие уши графа, вновь накрыло лесное дыхание, одурявшее, подобно выдержанному кагору. Шумы леса не беспокоили, а наоборот увлекали своей искренностью и чистотой, прозывавшейся ценителями: первозданной. Сон его внезапно покинул, и он всё же решил сесть на вахту. Пусть и не на самую надёжную, и уж далеко не блещущую неусыпностью, но перед Ливио ему было неудобно. И вправду тот, хоть и варварским методом, но всё же вывел из кошмара.
Полог шкуры отдёрнулся и граф присел на насиженный уголок. Возле его ног была свалена груда наломанных ветвей, бережливо объединённых связкой. Тросточки, по молчаливой команде графа, уходили в едва мерцающий костёр. Охранник короля, следящий за поддержанием огня, в связи с последними событиями - забыл про его поддержание. Фернан не стал делать ему втык, а только аккуратно присел, сложив крест - накрест ноги, и прикрыл веки. Но стоило уйти в себя, как он вновь сосредотачивался на том печальном мирке, созданным его сновидениями. Место вне времени и реальности. И как довесок этому миру, то аморфное существо, произносившее голосом графа лаконичные фразы. Оно предупреждало, что ему нужно остеречься и как можно быстрее его найти. Кого? Время то может и покажет, но хотелось бы внести конкретику. А то от всей этой мистики становилось весьма тяжело на душе. Что соответствующим образом сказывалось и на физическом состоянии. Мыслительный процесс кипел в его голове, и тут по поляне, где обосновались путники, разнёсся глас. Он выговаривал всего одно, весьма неожиданное слово, а вернее даже имя: “Фернан”...
Пребывавший в трансе граф мигом очнулся и до рези в глазах вгляделся в тёмное пространство, где опахала деревьев издавали скрежет. Признак пурги. По телу Фернана ударила волна надсадного ветра. Внезапные дуновения, накрыли костёр и в едином порыве, его затушили. Граф в некоем ступоре, смотрел как единственный источник света на многие лиги вокруг - исчез. Граф, благодаря свечению не до конца догоревших углей - полез в сумку искать кресало.
Но перед этим он решил разбудить спавшего охранника. Жутковатую темноту и холод легче перенести вдвоём, и граф, вцепившись охраннику в кафтан, тормошил того как мог, стараясь привести в чувство. Однако, тот вместо ожидаемого могучего храпа, только издавал утончённое посапывание, и продолжал безмятежно спать. И вновь, как и прежде, налетел сумасшедший ветер, но на сей раз, такой силы, что Фернан не смог ему противиться. В суматошной пляске ветра, графа оттянуло от их укрытия, и его заполонило чувство, что носки его сапог отрываются от земли. Издав страшный вскрик, он всем телом рванул к земле, и вцепился скрюченными пальцами в чернозём. В висок больно ударилось нечто неведомое, потом по мимолетному взгляду, опознанное, как шишка. За ней полетели ягоды можжевельника, словно пускаемые трубочкой сорванца. Наверное, он приноровился к темноте, раз сумел хоть что-то видеть в такой темноте. Обстрел продолжался... в воздухе свистело всё, что ни попадя: от клубьев снега до вырываемых с корнем, неустойчивых мелких пихт и елей. Также летел осклизлый от снега, ивняк и оторванные лапки - ветки, которые уже не разбухнут от обилия почек весной.