Едва удерживаясь, Фернан врыл конечности, и опустил голову, почти соприкасаясь с землей. По его торсу так и ходили толчки и удары от всего лесного богатства. Ветер хлестал его плёткой, оттесняя от земли и едва не подрывая ввысь весьма немаленькое тело графа! “Уж не проделки ли лешего всё это”? На грани помешательства и не такие нелепости взбредают в голову, поэтому любой вариант мог оказаться правильным.
Поляна стояла на ушах, будучи эпицентром разразившейся бури. Ветер завывал, как истошная гиена, дуэтом с леденящим голосом, произносящим имя Фернана. Сердце готово было вылететь, а пальцы скребущие поверхность - отпасть. По ранкам, текла сукровица, а щеку полоснул отлетевший сук, с локоть величиной и там разросся рваный порез. В шаге от графа затрепетало, нечто весьма крупное и гулко ухающее, не то от страха, не от удивления. Приоткрыв один из глаз, Фернан поразился: по воздуху плыла, усиленно работая крыльями, пепельная неясыть, мигая разросшимися с блюдце зрачками. Она взяла курс по ветру, и не смогла преодолеть натиск, отчего фаланги её пальцев с когтями искали опоры. Но дитя леса, лишь встретило свою смерть. Одно из крыльев дёрнулось и забилось, утихая, и тут же её тельце бросило вдогонку уносящему ветру. Она кометой пронеслась вперёд, встретив по пути ствол вечнозелёной сосны, оказавшейся её убийцей и могилой...
Буря не утихала ещё несколько минут, а потом всё стихло. Фернан, ползущий на карачках, к их временному лагерю, мягко говоря, удивился, когда его тело перестало кидать из стороны в сторону. Хрипя растревоженными лёгкими, он приподнялся на кулаках и огляделся пульсирующими глазами, на результаты ранее буйствующей стихии. Ветер рассосался, забрав с собой, метель из кружащихся мириад белых хлопьев. Обзор открыл повальное разрушение. Везде возлежали вырванные с корневищем стволы, блестя взрыхлённой почвой; колонии насекомых сбитых с их природного ареала, бились в панике и спешно улетали, разбегались. Через разбитые камни, опоясавшие костёр и порванную шкуру, проходило расколотое на две половины деревцо. Ливио же продолжал спать безмятежным сном младенца, чудом разминувшись с неприятным исходом.
Изглоданный побоями и ранами, Фернан заковылял обратно, и едва не наступил в лужу свежей крови. В шаге от него, пенилась, размозженная на мясо и кости туша лани. Тёмные глаза животного были вознесены к небу. В них читался немой вопрос: “За что”? Лесное зверьё тоже пострадало в этой вертушке страстей, поднятое в воздух и аналогично свалившееся, после окончания.
Граф вздохнул и собирался продолжить по-стариковски брести, но тут в его теле шевельнулось доселе, новое чувство. Освобождения. Это была какая-тоновая стадия окрыления, когда возносишься в далёкие дали и забываешь обо всём. Не противясь позыву, он воспарил, тем более ориентиром ему был знакомый уже голос, выводящий к источнику счастья и блаженства: “ Фернан”...
***
Проснувшись, среди ночи, Ливио почуял зверский холод, словно у него по пузу, кто - то катался на санях, ещё и погоняя лошадей. Нужда тела и души в тепле - естественна, а потому и не обговаривается. Своих инстинктов следует слушаться - так завещал закон древности, а кто мудрее, нежели люди тех времён, которые придумывали эти законы?
Тянуть нет времени, и поэтому охранник короля приподнял головушку и глянул туда - сюда. Костёр затушен, дворянина нет на месте. Второе впрочем, не беда. Граф и так достал сверх крыши, а вот с первым нужно решать.
Приподняв ворох ткани, намотанный слоями, вместо подушки, он достал недопитый шкалик и ухнул за здоровье всех и каждого. Горячительная волна пронеслась по телу, вытесняя проклятую стужу. Жестом опытного фокусника, он побродил ладонью вслепую в карманах кафтана и откопал примятый лист подорожника. Размотав благоухающую обёртку, он жадными пальцами схватил исходящую сладким жиром копчёную свинину и, содрав корочку, пустил себе ломоть в рот.
Зажмурившись от прилива удовольствия, он даже не сразу обратил внимания, что вокруг стояла кромешная темнота. Во как значит!