Выбрать главу

— Может быть. С чего бы мне угрожали? В связи с чем? Конечно, в связи с этой встречей на Алтае. Опоздало письмецо, я уже принял решение. А если б и раньше пришло оно, — разве это меня остановило бы?

— Боренька, мне почему-то жутко делается за тебя, — сказала мама, бессмысленно глядя в тарелку. — В такую перепалку попасть…

— Что поделаешь. Два мира, две системы. Прежде нас приучали, что теория это одно, а практика другое. А на деле не так. Всё, что Ленин написал и что сегодня партия в газетных передовых нам говорит, всё это — жизнь, практика. Это называется классовая борьба. Ты только попусту не волнуйся, никто меня убивать не собирается.

Глава двенадцатая

В Машиной классе появился новичок. Это был худенький мальчик с тонким, узким лицом, острым носиком и добрыми глазами. Его привела мать. Он вошел в класс, сел на свободное место, а она всё еще стояла у двери и смотрела на него грустными глазами. Прозвонил звонок на урок. Маша спешила в класс и в дверях чуть не столкнулась с мамашей новенького.

— Вы… его не обижайте, он хороший мальчик! — просительно сказала женщина и ушла.

Странная просьба! Словно тут всех обижают. Новенький не понравился Маше: у него был мышиный, писклявый голос, сам он был страшно робкий, краснел от всякого пустяка. Давно ли Маша сама сгорала от смущения, входя в класс? Сейчас она осмелела и забыла о прежних страхах. И совершенно безжалостно, бездумно стала подтрунивать над новичком.

Когда на занятии по физкультуре выстроились в один ряд, выяснилось, что новенький — довольно высокого роста, его поставили рядом с Машей. Но он ничего не умел, подтягивался на турнике с мучительным напряжением и не больше одного раза. Пройти по буму не смел — у него кружилась голова. Однажды Зайченко во время возни в переменку стукнул его легонько в грудь, новичок отвернулся и заплакал.

Его звали Виктор Гордин. Маша, обычно отзывчивая и добрая, почему-то придиралась к этому хилому пареньку, дразнила его и не защищала от других. Однажды она увидела у него на руке нарисованные чернилами инициалы. Там, несомненно, была буква М и еще какая-то, не сразу разберешь. Всё вместе было похоже на полураскрытый зонтик.

Учитель рисования, завоевавший всеобщую любовь после того, как принял участие в спектакле в качестве гримера, устроил экскурсию на острова. В первый же солнечный день он отвез ребят на Стрелку. Здесь он учил ребят замечать красоту осеннего пейзажа, показывал им маленькие мостики над водой, хрупкие, точно сделанные из спичек, учил выбирать вид поживописней и даже предложил зарисовать, кому что придется по душе. У всех были с собою альбомы для рисования и карандаши.

Маша выбрала себе местечко на зеленом пригорке, села и стала рисовать. На бумаге всё теряло свою красоту. Но всё же, можно было схватить и переложить на бумагу контуры деревьев, свисающих ивовых ветвей, легонького мостика.

— Да ты настоящая художница!

Это сказал Витя Гордин, заглянув в листок, который Маша держала на коленях.

— Не смей смотреть!

Она покраснела и закрыла листок руками.

Витя ушел тотчас, и не попытался спорить. Он сел под деревом и стал что-то чиркать в своем блокноте.

На другой день он подошел к ней до уроков, шутовски раскланялся и протянул ей сложенный вдвое листок из тетради по математике:

— Синьора… Имею честь преподнести вам оду…

С этими словами он всё-таки покраснел до корней волос, и его светлые ресницы и брови стали совсем белыми. К счастью, никто не обратил на них внимания — ребята возились в коридоре.

Маша с любопытством раскрыла сложенный вдвое листок. Ей никто еще не сочинял од. Интересно!

Она прочитала:

Как, Маша, чудно ты рисуешь, Зачем мой взгляд ты так волнуешь, Зачем закрыла предо мной Свое художество рукой?.. Желаю, Маша, вам успеха, Я, стихоплёт, вам не помеха, Хотел я оду написать — Пришлось всё снова сочинять. И написал я вам посланье На первый раз и на прощанье.

Вот так тихоня, вот так Виктор Гордин! Она перечитала стихи несколько раз и чуть было не получила неуд, когда учитель вызвал ее к доске. В душе она ликовала: всё-таки, он написал это ей, а не той, чьи инициалы нарисованы у него на руке чернилами.

— Очень приятно, — сказала она ему в переменку. — Ты, оказывается, сочиняешь?

— Нет, это я просто так, от скуки.

— Почему же, стихи хорошие. Что же ты своему «зонтику» не сочинишь чего-нибудь?

— Какому «зонтику»?

— А тому, который у тебя на руке нарисован.