Это уже было ни к чему. Маша и Сева переглянулись и умолкли. Столько времени родители искали хорошую, недорогую учительницу, и вот она уйдет… Отец не похвалит.
Больше они не спорили, дожидаясь конца урока. Елизавета Францевна ушла, засунув в ридикюль свое пестрое лото и сказав детям по-немецки «до свидания».
— Как ты думаешь, она буржуйка? — серьезно спросил сестру Сева.
— Сейчас она не буржуйка, — ответила, подумав, Маша, — но она против нашей советской власти. Помнишь, я просила ее рассказать про себя? Слыхал? Выросла в приюте, родителей не знала. Вышла замуж за своего Вильгельма, а он был наследник одного богача, хозяина завода «Красный треугольник». Ну, что мячики выпускает и галоши. И муж ее умер скоро. Так что, если б революции не было, она бы стала хозяйкой «Красного треугольника» и все мячики и все галоши были бы ее. А получилась революция и завод стал общий, не чей-нибудь, а всех. Ей теперь и обидно.
— Если б завод был мой, я взял бы себе два мяча, большой и маленький, и одни галоши. Больше мне и не надо. Ей-то зачем столько?
— Она бы торговала галошами, ты не понимаешь. Деньги бы наживала. Она отсталая.
— А если ее агитировать? — неуверенно предложил Сева.
— Нет, агитировать ее не стоит. Пускай себе учит нас немецкому языку и не суется не в свое дело.
Но Елизавета Францевна с этих пор не могла удержаться от разговоров о политике. Ни с того, ни с сего она в середине урока начинала возмущаться современной молодежью:
— Какая распущенность! Идут толпой и кричат: «Мы на небо полезем, разгоним всех богов!» У них нет ничего святого!
Маша слушала, наморщив лоб и сжав зубы. Мысленно она спорила. Она вспоминала свою исповедь и попа, облизывавшего губы после рассказа болтливой бабенки о снах, вспоминала голодных деревянных богов бабушки, церковные иконы. Она молчала. Не на всякое суждение Елизаветы Францевны нашлась бы она ответить. Но это не лишало ее и Севу уверенности в своей правоте. Пожалуй, не попадись им такая учительница, они бы меньше думали о политике и о серьезных вещах. Но она попалась в самом начале их жизненного пути, сама не подозревая, что разговоры ее, ее тупая, нескрываемая злость против новых советских порядков окажут совсем иное действие. Нет, детские души не были «чистыми досками», на которых каждый мог писать, что хотел. Учительница не догадывалась, что характер, сознание ребят начинают складываться с первых слов и поступков, с первого опыта жизни среди других людей. Вынужденное молчание помогало им еще упрямей стоять на своем.
В квартире дяди Пали Маша видела фотографию, на которой он был снят вместе с будущей своей женой на катке, с коньками на ногах.
Маша долго рассматривала карточку, а потом спросила:
— Разве в царское время на коньках катались… рабочие? Разве у вас были деньги на коньки?
— А что ж, — отвечал дядя Паля, — коньки — они пустяки стоят. Был холост, находил время… Я механиком был в трамвайном парке, а дядя мой слесарную мастерскую имел. Мы еще прилично жили. Рядом с нами фабричный народ — ткачи, металлисты — из тех жестоко выкачивали. Очень туго тем приходилось, у кого семья. Жили чёрт-те где, чтобы за квартиру дешевле платить. Мои семейные друзья в подвалах жили. Но ты не думай, что если в подвалах, так всюду грязь, мусор. Рабочие жены геройски боролись за чистоту. У хорошей хозяйки и на комоде белая вязаная накидка и кровать белым покрыта, — собственной работы изделия. А выгонят мужа с фабрики — и покрывало идет на толчок, и скатерть. Ну, если со стен течет, это уж не от хозяйки зависит, а чистоту народ любил. Старались скрыть свою нищету. Это дела не меняет. Власть была у богатых, все льготы богатым были, и учились только их дети. Нас никто и за людей не считал. А теперь власть рабочих. Рабочих-то много, как ты думаешь? Значит, власть наша многим выгодна, народу выгодна, а не кучке хапуг. А буржуев мы прижали. И нэпманов прижмем понемногу, подожди. Все пойдут работать. А ты кем хочешь работать, когда вырастешь?
— Я? Учительницей наверно…
— По мамашиной линии, значит? Ну, давай, давай.
— Вам хорошо, — сказала Маша смущенно, — вы коммунист, всё понимаете… счастливый.
Дядя Паля рассмеялся.
— Ты так говоришь, словно меня фортуна наградила. Будто я с малых лет всё соображал. Коммунистом никто не рождается, коммунистом можно стать.
Хорошо сказал дядя Паля, запомнились его слова: коммунистом никто не рождается, коммунистом можно стать. Одно было не ясно: а как это — стать? Что для этого делать надо? Неизвестно. Ладно, раньше вырастем, тогда и разберемся.
* * *