— Ну что ж, будьте здоровы, Голда!
— Вот это мне и нужно! — отвечает она.
Но я не пойму, что такое с Голдой: у нее стоят слезы в глазах.
— Только бы не умереть, Ошерка! Мне нужно еще кое-что важное сделать, — говорит она и, не оборачиваясь больше ко мне, тихонько идет к домику, где в окнах пылает пламя заката, а из трубы на крыше уже тянется сизоватая струйка дыма.
ПОЖАР
Я еще во сне услышал набат, но мне никак не хотелось просыпаться. Натянув на голову одеяло, я поджал коленки до самого подбородка и притих, надеясь, что этот интересный сон продлится. Я люблю видеть во сне всякие происшествия, хотя бы пожар, особенно ночной пожар, когда небо становится красным-красным. Гудит набат, собаки лают, все необычно, все выглядит не как всегда. И жутко и интересно.
Но сейчас это уже как будто не сон: слишком сильно хлопнула дверь, слишком шумно у нас под окнами. Колокола звонят так, что я вскакиваю с постели. Оглядываюсь кругом и не понимаю, почему у нас пламенеют окна и кровавые отсветы падают на пустые постели отца и матери.
Я в ужасе выбегаю на улицу. Но здесь меня чуть не задавили. Конные скачут к пожарному сараю, пешие бегут с ведрами и лопатами и кричат. Всех громче кричит жена Меера Калуна. Ломая руки, она вопит, что посадили ее Меера.
Ночь до краев наполнена криками людей, лаем собак, захлебывающимся перезвоном колоколов.
Дома сразу стали маленькими, прижались к земле под кроваво-красными облаками, которые то бледнеют, то вновь наливаются светом и виснут неподвижно над кожевнями, над горой, где стоит наш Совет.
— Фабрика!.. Фабрика!.. — кричат со всех сторон.
— Бойня!..
— Не бойня, а Совет…
— Совет горит! — слышу я мамин голос.
Забыв обо всем на свете, мчусь по темным улочкам к нашему Совету. Но, взбежав на гору, убеждаюсь, что здание Совета благополучно стоит на месте. Теперь до меня явственно доносится бряцанье ведер, позвякивание[5]
Каминер сидит возле пожарной бочки на опрокинутом ведре. Он в одной рубашке.
— Да оставьте меня в покое! — отталкивает он меня.
— Я должен кое-что сказать! — говорю я торопливо.
— Ну что? — поднимает он голову. — Чего тебе нужно? — И он снова глядит на груды горящих бревен, на фонтаны искр, которые возникают каждый раз, когда пожарные крючьями растаскивают бревна. — Что ты хочешь?
Я говорю ему на ухо всего лишь одно слово:
— Исайка…
— Что-о? — Он хватает меня так, что я еле сдерживаю крик.
— Исайка возле нашего Совета, — говорю я.
— Ты сам видел?! — Он встает и ногой отбрасывает ведро так, что оно, звякнув, летит кувырком куда-то далеко в темноту.
— Пойдем-ка!
Каминер шагает так быстро, что я еле поспеваю за ним. Он идет почему-то к реке. Уже под ногами чавкает мокрая земля, трава по колено нам. Но лишь когда мы совсем удалились от пожарища, он опускается на поваленное дерево.
— Когда ты его видел? — спрашивает Бечек.
— Только что. Под горой.
— И это был Исайка?
— Да.
— А с ним никого не было?
— Не знаю. Я убежал.
— А тебя он не видел?
— Кажется, нет.
— Отомстил! — говорит он, почти не раскрывая рта. — Поджег за несколько сребреников!
Больше Бечек ничего не говорит. Он начинает соскребать грязь с сапог с таким остервенением, что я боюсь слово вымолвить; останавливается, лишь когда хрустнет ветка или лягушка бултыхнется в воду.
Начинает уже светать. На поверхности пруда можно разглядеть пузырьки. Но птиц еще не слышно. Тучи стоят так низко и их так много, что теперь на них нет отсвета пожарища. Начинает накрапывать дождик, и на поверхности пруда образуются кружки.
— Дождь, что ли? — вздрагивает Бечек. — Что такое? Тьфу! — плюет он. — Я совсем уже потерял голову — выбежал без пиджака… Вот что, Ошер! Сбегай-ка, попроси у кого-нибудь пальто.
Я вскакиваю и тотчас пускаюсь бегом.
— Подожди-ка! Еще позови Голду!
Однако на пожарище я уже Голды не застал. Да и пальто не у кого взять.
— Ну и ладно. Нет так нет. Сиди! — говорит Бечек. — Значит, нету пальто? Да, это плохо. Неприятно встретиться с ним в таком виде…
— То есть как встретиться? Ведь он хочет вас убить?!
— Мало ли что он хочет! Я ведь тоже не дурак.
— Но ведь он в вас стрелял и поджег, как вы говорите!
— Не он. Я думал о Калуне.
5
В скане пропущен разворот, в издании 1956 года этот отрывок выглядит так:
Я мчусь по темным улочкам и, взбежав на гору, убеждаюсь, что здание Совета благополучно стоит на своем месте. Но отсюда мне хорошо видно, что горит мебельная фабрика. Стены уже обвалились. Пламя охватило печную трубу.
Спускаясь с горы, я был точно в каком-то чаду, споткнулся, упал и кубарем скатился вниз, в яму, откуда обычно берут глину. Подняв голову, я увидел старую березу и чьи-то болтающиеся в воздухе ноги — на березе кто-то сидел и наблюдал пожар. Видимо, я этого человека здорово напугал, потому что он стал озираться по сторонам. Увидев собаку, он, верно, успокоился и крикнул ей:
— Пшел!
Я оцепенел, узнав голос Исайки, и стал осторожно выбираться из ямы. Добравшись до такого места, откуда он меня уже не мог видеть, я побежал к горящей фабрике. Но в голове у меня уже не пожар.
Мне нужен председатель Совета Каминер. Но его нигде нет. В разодранном, колеблющемся мраке трудно разобрать лица. Внезапно меня останавливает женщина с красными, горящими глазами.
— Голда! — кричу я. — Голда-а!
— Они нас не запугают! — слышу я гневный голос Голды и вижу ее маленькую поднятую руку, которая грозит кому-то в темноте.
То пропадая, то вновь появляясь во вздымающемся пламени, она стоит, окруженная людьми. Глаза у всех остановились, лица в саже.
— Новую выстроим! Вместо одной — три! — кричит Голда. — Мы и не то переживали!
Голда никогда еще не была так похожа на своего брата. Кажется, подними она руку и крикни: «За мной!», все пошли бы, как когда-то за Велвлом Ходорковым.
— Голда! — зову я. — Голда!.. — Мне хочется поскорее рассказать ей об Исайке.
— Чего тебе?
— Где Каминер?
— Вон он!