— А Исайка?
— Ну, подумаешь, ссорился с ним. Теперь мы уже помирились.
— С Исайкой? Да вы смеетесь! — Никак не пойму, в чем тут дело.
— Пошел бы ты лучше домой, Ошер! — говорит он сердито, но вслед за тем вновь становится приветливым. Но это странная приветливость, — лицо каменное, и ни улыбки.
— Ошер, сделай одолжение!
— Какое?
— Мне нужно сходить в милицию. Меера Калуна посадили. Сбегай в Совет и принеси мне мой пиджак. Не боишься?
— Нет, нет, принесу! — Я скорее дам кожу с себя содрать, чем покажу, что мне страшно.
— Помни, однако, Ошер! Если он там меня ждет, то, конечно, спросит, почему ты несешь мне пиджак. А ты ему голову не морочь и говори правду. Скажи, что я тебя послал, что я в милиции, у Меера Калуна, и что я буду тебя ждать у вас дома.
— У нас дома?
— Да, у вас дома. Туда и принеси пиджак.
— Ну что ж, бегу!
Однако я не побежал, а пошел, и очень медленно. Мне хотелось бы, чтобы дорога длилась как можно дольше. Я останавливаюсь у кучи тлеющих углей. Монотонно идет дождик, тихо шипят угасающие головешки. Люди смотрят на торчащую среди пожарища печь остановившимися, пустыми глазами, затем расходятся. Ухожу и я.
Я иду по тропинке к Совету, точно по стеклу, и настороженно вглядываюсь. На березе никого нет, кругом ни души.
Наконец подхожу к Совету. Дождь точно пальцами барабанит по железой крыше. Боясь оглянуться, подхожу к раскрытой настежь двери. Стараюсь идти тихо, но ботинки гулко отбивают шаг на цементном полу. На широкой скамье лежит развороченная постель Каминера. Быстро забираю его пиджак, сворачиваю в узел и отправляюсь домой.
Но на пороге меня встречает незнакомец в брезентовом плаще и с капюшоном на голове. Хочу обойти его, но он задерживает меня и, кашлянув в ладонь, спрашивает по-украински, не здесь ли поселковый Совет, хотя на вывеске перед входом все ясно написано.
— Да, — отвечаю я ему. — Но еще рано, товарищ.
Однако он не слушает меня и входит в помещение.
Хочу сказать, что входить нельзя, но мне становится страшно.
— Ты что это стащил, воришка? — говорит вынырнувший внезапно из-за кустов Исайка.
— Это пиджак, — отвечаю я, дрожа. — Несу Каминеру.
— Какие там еще пиджаки? — ощупывает он узел.
— Бечек просил. Он вышел в одной рубашке.
— А где он, твой Бечек?
— В милиции. За пожар посадили Калуна. Но Бечек будет ждать меня у нас.
— Где это — «у нас»?
— У Леи.
— Ты, кажется, Ошер?
— Ошер.
— А как меня звать, знаешь?
— Нет!.. — Я боюсь произнести его имя, потому что слышал, что он может убить за это. — Нет, не знаю.
— Не валяй дурака! Я не пьян, и меня на бога не возьмешь, — говорит он, хотя я чувствую тяжелый запах водочного перегара.
— Кажется, Исайка?
— Ах, холера! Я тебя помню, когда ты еще пешком под стол ходил, а ты со мной шутки шутишь, болячки тебе!
— Вот теперь я вас признал.
— Ясно, что признал. Ведь меня все знают! Да? — Он притягивает меня поближе к себе. Его широкое, четырехугольное лицо точно припухло, большие мешки свисают под беспокойными, давно не знавшими сна и точно испуганными глазами. — Поговаривают обо мне? Да?
— Поговаривают. — Я пытаюсь несколько освободиться от его объятий.
— Не бойся, я не стану марать руки о тебя. Зря никого не трогаю. Я не Бечек, который гоняется за мной, как собака.
— Да нет же, Исайка, — пытаюсь я его успокоить. — Ведь он тебя любит.
— Кого? — кричит он разъяренно.
— Тебя.
— Меня? — Он таращит глаза так, что у меня дух захватывает. — Меня? Я сделаю сейчас из тебя яичницу! Хочешь надуть?! У вас он или нет? Говори!
— Чтоб мне пропасть! — клянусь я совершенно искренне.
— Не кричи! Это он сам тебе сказал, что будет у вас?
— Сам сказал.
— Когда?
— Да вот недавно.
— Комиссар сказал — что пес пролаял. Бечек — не я. Я вот скажу, так скажу.
— И я говорю правду! — клянусь я вновь.
— Так ты не хочешь, чтобы меня поймали?
— Нет! — Я и в самом деле ничего против него не имею теперь. — Нет, не хочу.
— Видишь? — Он вытаскивает из кармана часы с цепочкой. — Хочешь иметь часы?
Я не понимаю, что ему от меня нужно.
— Это часы Меера Калуна, — говорит Исайка. — Он думает от меня отделаться часами да бутылкой водки. Я подарю их тебе, если ты мне вызовешь Бечека.
— Хорошо, вызову, — обещаю я и собираюсь идти.
Но Исайка велит мне подождать. Он подбегает к незнакомцу с портфелем и о чем-то с ним шепчется.
— Ну, пошли, Ошер!
Втянув голову в плечи и подняв воротник, Исайка нахлобучивает шапку до самых бровей. От этого он становится как будто ниже. А ходит он сторожко, Странно! Человек, которого все боятся, поминутно останавливается, оглядывается по сторонам и прислушивается, хотя на улице нет ни живой души. Но возле нашего дома он исчезает.