Ваш Oшep.
Назавтра я пожалел об этом письме, но было уже поздно, — оно ушло. Мне обидно, что я написал Магиду плохо про местечко. Каминер уже снова весел, а это значит, что нужно ожидать добрых вестей.
Сегодня ночью мы со Сроликом, как обычно, пришли на станцию. Каминер стоял на платформе с каким-то узелком. На нем был чужой брезентовый плащ. Я бы Бечека совсем не узнал, если бы не синяя фуражка с примятым козырьком, торчащая над поднятым воротником. Меня поразил его вид: какие-то брюки, которых я не видел, начищенные сапоги.
— Вы едете куда-то? — спросил я Каминера.
— А вы чего здесь шатаетесь? — спросил он. — Что делаете здесь так поздно?
— Пришли за газетами.
— A-а, за газетами? Я еду за добрыми вестями, ребята. Ну, а ты чего съежился? — спросил он Сролика и нахлобучил ему шапку на глаза.
— Ничего, товарищ Каминер.
— Чей ты?
— Это Сролик, сын Вениамина, — ответил я за него.
— А-а, — вспомнил Бечек, — это ты однажды удрал от отца? Любишь добрые вести?
— Очень люблю, товарищ Каминер.
— Ну, так жди их!
Но какие это вести, мы так и не узнали у него, так как подошел поезд.
— Готовьтесь, ребята! — крикнул он нам и, вскочив на подножку вагона, помахал нам рукой.
У МАТИЛЬДЫ
Вчера, доставив с вокзала газеты, мы со Сроликом забрались на чердак и принялись распаковывать их и сортировать. Кругом спят, только мы одни бодрствуем. Новости со всего света приходят сюда к нам, на чердак, и только завтра мы их разнесем по местечку.
Ленин очень болен. Всем хочется знать, как он себя чувствует. Мы начинаем читать газеты с бюллетеня и узнаем, что ему лучше. Утром мы всем сообщим, что Ленин выздоравливает. Мне очень хочется, чтобы он поскорей поправился. Поставив свечу на пол, я принимаюсь просматривать картинки в журналах, потом разглядываю плакаты, которые нам все время присылают.
Вытянувшись рядом со мной и подперев голову, лежит Сролик и читает газету. Между нами на полу потрескивает восковая свеча.
— Ошер!
Я чувствую руку Сролика на своем плече, но, погруженный в чтение, даже не отзываюсь.
— Ошер! — восклицает он снова. — Земля! Земля!
Он вскакивает и принимается размахивать газетой.
От этого крика у меня начинает покалывать в затылке. К тому же он газетой потушил свечу.
— Сролик, — умоляю я его и бегу в угол, чтобы зажечь спичку, — какая земля? — Меня пугают его дикие выкрики.
— Земля! — Он сует мне газету в руки и тащит к свече. — Смотри! — тычет он пальцем. — Евреям дают землю! Всем дают землю. Мы будем работать на земле!..
Я не сразу все постигаю. Но уже через минуту и сам ору:
— Земля! Земля!
Сролик говорит, что должен немедленно сообщить об этом своему отцу, и убегает.
Спускаюсь с чердака и я. Врываюсь в дом. Там тихо.
— Земля! — кричу я. — Земля!..
— Какая земля? Что с тобой? — в испуге спрашивает отец.
— Все на землю!
— Боже мой, что случилось? — кричит мать.
Однако я не могу долго с ними разговаривать, к тому же они совершенно заспанные. Быстро раздеваюсь и валюсь в постель. Но заснуть не могу. Надо, чтобы отец поехал на землю! Я уже рисую себе, как, встав на рассвете, отправлюсь в поле пахать. А вокруг дома поля, и аисты вьют гнезда на крыше нашего сарая. Это моя мечта. Как Голда и Каминер, я мечтаю о том, чтобы закрылись все грошовые еврейские лавчонки, чтоб сгинула вековечная нищета.
Утром я, как назло, проснулся очень поздно. Особенно это обидно потому, что к нам сегодня уже приходил Каминер с каким-то незнакомым человеком. Они осматривали наш сарай, и Бечек сказал, что поставит у нас лошадей и повозки, а на чердаке свалит сено.
Когда я примчался в Совет, там уже невозможно было пробиться. Люди сидели на завалинках, стояли под окнами.
— Земля! — принимаюсь я кричать еще издали. — Земля! — и показываю всем газету.
Однако никто меня не слушает. Даже отталкивают от двери и кричат, что я не такая уж важная птица и могу постоять в очереди.
— Мне нужно сообщить, что дают землю! — рвусь я вперед. — Землю!
— Здрасьте! — таращит на меня глаза кожевник Зузл и покатывается со смеху. — Здрасьте, я ваша тетя!
Оказывается, все уже знают об этом. Каминер приехал в местечко с уполномоченным, и сейчас все записываются на землю.
Жаль, что я не первый сообщил о земле! Но ничего не поделаешь! Поворачиваюсь и ухожу.