Она ласково взглянула на него поверх стакана с коктейлем:
— И ты это чувствуешь по отношению к Джою? Даже сейчас?
Тони кивнул, затем задумался И снова взглянул на нее.
— Да, — уверенно ответил он. Несмотря ни на что, сомнений не было. — Именно так.
— Тогда ты должен поехать и навестить его.
— Да, наверное, — хрипло сказал он.
Потом они танцевали, и в завершение Тони проводил Пакетов до гостиницы. Когда они поднимались по лестнице, он крепко обнимал се одной рукой. Тони и не ожидал, что Пакстон пригласит его зайти. Он поцеловал ее на прощание и собирался уходить, но почувствовал, что она удерживает его за рукав. Тони обернулся и увидел, что дверь в комнату Пакстон открыта. Он не посмел спросить, что это значит, а просто пошел за ней и, когда дверь закрылась, крепко обнял ее и прильнул к ее губам. Так, как ее, он не целовал никого годами, а быть может, и никогда. И Пакстон отвечала ему так, как не отвечала никому. С ним все было по-другому. Она иначе чувствовала, думала, вела себя. Тони заставил ее вновь ощутить себя молодой и невероятно женственной и, главное, самой собой. Как будто она с рождения была предназначена ему и ждала его всю жизнь. То же самое чувствовал и Тони. Он так д сказал ей, когда они лежали рядом.
— Знаешь, я никогда никого не любил как тебя, Пакси. Мне даже захотелось собрать вещи и бежать отсюда без оглядки — вместе с тобой, пока мы не окажемся дома, живые и невредимые, навсегда.
Но во Вьетнаме так опасно думать. И они оба это знали.
Он провел эту ночь у нее, а затем и много других ночей. И удивительно — к концу лета они жили уже почти как муж и жена. Повсюду появлялись вместе, когда Тони был свободен. А Пакстон рассказывала ему обо всем, даже о том, чего раньше она ни с кем не обсуждала, например, о выездах с Ральфом.
Тони тоже старался ей все рассказывать, но о своих военных операциях часто умалчивал, когда они оказывались слишком опасными, — он не хотел ее лишний раз беспокоить.
Ральф поначалу принял Тони в штыки, но затем и он смягчился, так что в самом начале сентября они все четверо отправились вместе обедать. Бедная Франс растолстела невероятно, и Ральф все время ее поддразнивал, пока Тони не сказал ей, что она выглядит очень красивой. Пакстон была тронута. Но себя она просто не могла представить в таком положении: как это — ходить с ребенком внутри? Один раз она даже заметила, как он шевельнулся, но больше всего Пакстон поразило то, что Франс, казалось, не обратила на это никакого внимания.
— Это, наверное, больно, — говорила Пакстон, когда они с Тони остались одни. — Как это ужасно — стать такой огромной, неуклюжей.
— Не ужасно, а прекрасно, поверь мне. — Он нежно поцеловал ее. — Честное слово.
Они ни разу не упоминали ни о свадьбе, ни о том, что у них могут быть дети, но оба знали, что так оно и случится, если им удастся выбраться из Вьетнама живыми. Но об этом они также молчали, вместо этого обсуждая отдых в Бангкоке и решая, что подарить Джою на Рождество.
Наконец в середине сентября Тони получил пятидневный отпуск, и они с Пакстон поехали в Гонконг. Там он купил колечко и без всяких объяснений надел ей на палец. Это было миленькое колечко с двумя сердечками — рубиновым и бриллиантовым, и Пакстон оно очень понравилось. Этим подарком было сказано все. Они провели в Гонконге сказочно прекрасные дни, живя в посольской гостинице, как и другие американские военнослужащие, проводившие здесь отпуск с женами и подругами.
Когда они вернулись, Пакстон узнала, что Ральф уехал в Дананг, и подумала, что это совсем неразумно с его стороны. Роды могли начаться в любой момент, и Пакстон уже не раз говорила Ральфу, что он должен быть все время рядом с Франс, на что тот отвечал, что не может сидеть и ждать, пока она родит. К Франс ходила акушерка, а если что-то пойдет не так, то на это существует врач. Кроме того, он оставил ей телефон Пакстон и вообще, уезжая, был уверен, что вернется по крайней мере за неделю до родов.
Однажды ночью, когда после бурных объятий Пакстон и Тони крепко спали в номере «Каравеллы», зазвонил телефон.
Пакстон подняла трубку.
— М-м… да? — Она никак не могла сообразить, кто это может звонить в такое время. В темноте она попыталась разглядеть циферблат часов. Четыре утра.
— Это Пакстон? — говорили с французским акцентом, и Пакстон сначала ничего не могла понять. — С вами говорит Франс.
О Боже! Пакстон села на кровати, мучительно соображая, где может быть сейчас Ральф.
— С вами все в порядке?
— Все хорошо… — Пакстон буквально видела, как Франс сейчас вежливо улыбается в темноте. Она принадлежала к тем людям, которые никогда не жалуются, никому не усложняют жизнь и никогда не выпячивают свое "я". И тем не менее сейчас она звонит Пакстон, с которой едва знакома, — в четыре утра. — Тысячу раз прошу прощения, — вежливо начала Франс, но вдруг замолчала. Пакстон недоумевала, что происходит. Ей и в голову не пришло, что у несчастной начались схватки и от боли она просто не в состоянии говорить. — Ральфа нет, — снова начала Франс, — а мне не удалось связаться с акушеркой… а врач, которому я должна позвонить в случае… — Она снова внезапно замолчала. Пакстон заволновалась.
— Франс! Франс! Вы слышите меня? — Она дернула рычаг телефона, думая, что их разъединили. К этому времени проснулся и Тони.