Так продолжалось несколько дней. Пакстон не могла заставить себя даже плакать, потому что до сих пор не поверила в то, что он погиб. Она продолжала двигаться как зомби — писала статьи, читала телетайпы, ходила на летучки в офис «Ассошиэйтед Пресс», даже участвовала в небольшом выезде. Теперь, по прошествии двух лет, в Сайгоне ее знали все. Пакетов, бесспорно, была самой хорошенькой из всех журналисток и, кроме того, самой молодой и талантливой, что подтверждала награда, которую Пакстон получила в Калифорнии. Но все это ее нисколько не волновало, она моментально забывала о таких мелочах, и те, кто знал ее ближе, понимали почему. Тони пропал, и Пакстон как будто умерла. Она продолжала двигаться, работать, говорить, но жизнь ее кончилась. На свете не осталось ничего, что ее заботило бы. Люди, которых она любила, покинули ее, умерли и забрали прошлое с собой. А без Тони у нее больше не было ни настоящего, ни будущего.
Второго мая Пакстон позвонил брат и сообщил, что умерла мать. Это произошло неожиданно, после операции на желчном пузыре, о которой Пакстон даже не знала. Джордж считал, что сестра должна приехать и помочь Аллисон. Пакстон пообещала перезвонить ему и в тот же вечер выехала в Кучи. Она хотела узнать у лейтенанта, не появилось ли новых сведений о Тони.
Нет, никаких новостей не было. Известно было не больше, чем в апреле. Семью Тони уже официально известили. Сержант Антонио Эдуард Кампобелло числился пропавшим без вести.
— Что, черт возьми, это значит?! — набросилась она на лейтенанта, забыв о его чине и проявленной им доброте. — Какого дьявола мне-то теперь делать? Ждать его здесь? Искать самой? Помогать вам? Ехать домой и ждать там? — кричала она и в первый раз разрыдалась. Пакстон больше не могла скрывать правду от самой себя. Он не вернулся и, возможно, не вернется никогда. Она начинала это понимать. И, помолчав, хрипло спросила:
— А вдруг он все еще там — раненый?
— Вряд ли, — тихо ответил лейтенант. — Пакстон, я думаю, он погиб. Видимо, мы просто не смогли найти его тело.
Я очень сочувствую вам. — Он подошел и коснулся ее руки.
Она отстранилась, как будто своим состраданием он только усиливал ее муки. — Знаете что? Мне кажется, вам надо уехать отсюда. Для всех нас есть предел. Для всех. Самые рассудительные уезжают, когда чувствуют его приближение, другие задерживаются. И это не правильно. Вы и так пробыли здесь практически два срока. Этого достаточно, как вы считаете? Тони собирался в июне возвращаться и хотел вернуться вместе с вами.
Так почему бы вам действительно не уехать в июне домой? Если мы что-то узнаем, я вам позвоню, клянусь.
Пакстон кивнула и долго всматривалась в его лицо, а потом вышла из кабинета. Она знала, что лейтенант прав. Пора домой.
Возможно, на этот раз навсегда. Без Тони. Во Вьетнаме она повзрослела. Она приехала сюда девчонкой с разбитым сердцем, друг которой погиб, и она хотела понять почему. Но ответов она не нашла, нашла только новые вопросы. И вот ей уже двадцать три, она потеряла уже троих на этой войне, даже четверых, если считать Ральфа, потеряла друзей, коллег и даже тех, на которых при жизни не обращала особого внимания, как на Нигеля. Кроме того, она потеряла здесь часть себя, и эта потеря была безвозвратной. Но кое-что она и приобрела. Пакстон обрела правду, обрела умирающую прекрасную страну, когда-то чудесную землю, которую теперь постепенно уничтожали. Но она видела ее, когда та еще существовала. И она любила Тони, пока он был жив. И где бы он сейчас ни находился, живой или мертвый, для нее он так и не стал пропавшим.
Она знала, что будет любить его вечно, его и Вьетнам.
Глава 26
Последний день в Сайгоне прошел как сон. Казалось даже странным, что после того, как Пакстон твердо решила уехать, делать ей здесь было почти нечего. После обеда она попрощалась со всеми в офисе «Ассошиэйтед Пресс», а уходя оттуда, уже едва могла говорить, потому что продолжала неотступно думать о своих потерях, о Ральфе и о Франс, об их двоих детях.
В последний раз она зашла в «Чашку чая», а потом, будто нарочно, оказалась на террасе «Континенталь-палас». Настырные и крикливые попрошайки больше не пугали, только угнетали. Потом она поехала прощаться к Жан-Пьеру. Больше ехать было не к кому. Люди, которых она любила, ушли — каждый по-своему.
Пакстон села и выпила с Жан-Пьером, но тот и так уже изрядно накачался и все время болтал с ней о Нигеле, которого тоже уже давно не было, и, глядя на Жан-Пьера, Пакстон подумала, неужели и она сама, останься она здесь, станет такой же, как Жан-Пьер, — изломанной, испитой, сбитой с толку, с тоской в глазах. Те, кто оставался здесь, часто становились такими, но и те, кто уезжал, никогда уже не станут такими, какими были раньше. Но кто остался, а кто ушел? Погибшие? Те, кому удалось выжить? Отсюда не ушел никто. Возможно, конец для всех одинаков. Никто не победил. И никто не победит.
— Ты еще вернешься? — Жан-Пьер оторвался от стакана и взглянул на Пакстон почти трезво.
Она покачала головой. На этот раз она это знала точно. Да, трудно думать о возвращении домой. Но это уже не тема для размышлений. Тут нет ни вопросов, ни ответов — она должна ехать домой и пытаться строить свою жизнь там. Разумеется, она понимала, что не успокоится, пока не узнает все о Тони. Однако очень может быть, что из Штатов наводить справки окажется даже проще. Там есть люди и целые организации, занятые, поисками пропавших без вести, потерявшихся и пленных.