— Держитесь за мой пояс, а еще лучше обнимите, так надежнее.
— Обниму, — пообещала Вера.
Она села, обняла Вадика за пояс, и они рванули с места. За своими плечами Вадим почувствовал теплые живые крылья, полет начался, и обоим хотелось, чтобы он никогда не кончался.
Глава 8
Прошло несколько дней, и от недовольства Гели следа не осталось. Ранним утром она уходила на море, вдыхала полной грудью простор и чувствовала себя счастливой. Необъятными были степь, небо, море, тишина. Беспредельность умиротворяла покоем. Простор дарил ощущение свободы.
Ей полюбилось горячее, душистое степное дыхание. От степи веяло вечностью. Все, что обнаруживалось на степной поверхности, было преходящим — цветы по весне, люди по дорогам, а степь оставалась неизменной и лежала, глядясь в небо, сама такая же необъятная, как оно. Соприкоснувшись с вечностью, ты не можешь оставаться прежним. Геля прекрасно чувствовала, что она всего лишь недолговечный цветочек. Все ее заботы, желания, тревоги величиной в листик, лепесток, тычинку. Ее колеблет любое дуновение ветерка. Задевает любая пылинка. Но вечное и неизменяемое питает силой. Оно принимает тебя. Оно тебе радуется. Оно украшается тобой. Геле хотелось быть веселым цветочком. Таким, который сразу бы радовал глаз.
Идя каждое утро по степи, уже побуревшей от зноя, отрешенной от забот и попечений, она ощущала в себе причастность к древнему покорному покою, который, верно, люди и назвали смирением. Степь была творением солнца. Она предалась его воле и жила в согласии с ним.
Море тоже не выходило из воли неба, но выбрало себе другого повелителя, — солнце ночи по имени луна. С солнцем море, сверкая и переливаясь, играло. Геля садилась на белый песок пустынной бесконечной прибрежной полосы и замирала. Песок был еще влажным. Он высохнет и накалится потом. А сейчас, на рассвете, она даже чувствовала небольшую зябкость. Геля вставала, входила в розовеющую воду и растворялась в ней. А потом вновь становилась Гелей. И опять вбирала в себя частичку древней степной покорности.
И тогда уже входила во двор, под увитый виноградом навес.
Под виноградными кистями и листьями кипели страсти, отчаяннее, чем на съемочной площадке. Нюта надумала перебраться в Москву, а сын ни в какую.
— Подумаешь, он электриком тут работает, — громко и сердито говорила Нюта, обращаясь к Андрею, сидящему за столом перед большой миской оладьев. — И в Москве будет работать! В Москве, что ли, электричества нет? А вот жизнь есть только в Москве! Ты видел, какая бывает жизнь?! Видел?! Да ты вообще ничего не видел! — уже срываясь на крик, обращалась к сыну Нюта.
Сын, высокий, сутуловатый, с характерным сергеевским непокорным хохолком на макушке, страдальчески морщился и поглядывал то на мать, то на дядьку, надеясь получить от него поддержку. Уезжать он не хотел, его и здешняя, отсутствующая, по мнению матери, жизнь вполне устраивала.
Андрей невозмутимо макал оладью в сметану и отправлял в рот.
— Садись, Геля! Поснедай, — пригласил он ее.
— Да, да, садитесь, Геля. Я вам уже и тарелку поставила, — присоединилась к приглашению Нюта, говоря совсем другим, гостевым, приветливым голосом.
— С удовольствием, — ответила Геля, и вправду получила удовольствие от того, что оказалась той свежей холодной водичкой, от которой мигом погасла ссора.
Андрей сосредоточенно ел, но было видно, что сосредоточен он вовсе не на оладьях. Он думал. Он не был пока готов разрешить наболевшие семейные проблемы. Они оказались совсем не такими, каких он ждал. Физической помощью при сборах тут вряд ли можно было обойтись. Да и дойдет ли дело до сборов?
В субботу Нюта поставила на стол кувшин домашнего вина, подсела к Геле поближе и, выпив сначала за знакомство, потом за женскую солидарность, принялась делиться своими бедами.
— Причиной всему Надька, — открыла она свою главную рану. — Если б не она, я еще бы подумала, двигаться с места или нет. Но чтобы мой Леонид да на Надьке женился?! Не бывать такому!
— А чем Надька плоха? — осторожно поинтересовалась Геля, сразу представив себе красавицу Милочку. Вот ее саму спроси, почему она против женитьбы Димы, трудно было бы объяснить, но причины были, и вполне ощутимые.
— Всем. Она Леньки старше, и у нее мальчишка. Мальцу восьмой год пошел.
Действительно, Нюту можно было понять. Геля опять подумала о Милочке и с облегчением вздохнула: хоть от чего-то Бог миловал. И об Андрюшке подумала — он-то как? За или против Надьки?