Саня вошел в дом. Виктора не было, и хозяин ощутил величину и пустоту своего дома. Милочка сказала: «Тебе здесь, наверное, одиноко». Да нет. Одиночество он любил. Особенно сейчас, когда в доме поселился чужой человек. С чужими людьми жить нелегко, даже если они совсем чужие и ты не пускаешь их в свою жизнь. Но как ни странно, отсутствие Виктора отозвалось ощущением пустоты. Гость занимал свою часть пространства, и это пространство уже не касалось Сани, сам он жил на своей уютной стороне. Но не было гостя, и пространство расширилось. Видно, дом был просто слишком велик для одного Сани. Дом нуждался в жильцах, хотел быть обжитым, живым, ухоженным. «Дом для большой семьи», — сказала Милочка. Она уловила жизненную тягу их дедов и прадедов — жить семьей. Кустом. Вместе. Совместно, но не тесно. Не мешая друг другу. И про себя сказала «домашняя». А он сам какой? Семейный? Домашний? Или инок? Или одинокий волк? Нет, не волк, это точно. Нет у него способности к добычливости. И ощеренности тоже нет. Он одинокий в смысле просторов и самостоятельности. Ему нужен простор, он в нем нуждается. Простор книг. Ух, какие есть просторные! А есть тесные, давящие, но тоже очень нужные. Простор леса и поля. Простор города, знакомого и незнакомого. Простор дня. Жизни. Он любит самостоятельно бродить по самым разным просторам, собирать впечатления, обдумывать, обживать. А потом делиться. Томило его не одиночество, он никогда не чувствовал себя одиноким, томила пустота рядом. Именно пустота. Именно рядом. Вот каким был итог.
Саня любил понимать. Его радовало даже нерадостное понимание. А что тут, собственно, нерадостного? Томит пустота. Томит и томит. Тоже чувство. С годами начинаешь ценить любое чувство. Вот когда бесчувствие наступает, тогда беда.
А Виктор, наверное, к Севе отправился. Приглашению, как ни странно, обрадовался. Понадеялся, наверное, что поможет ему Всеволод Андреевич. Уцепился за соломинку.
Как там Сева сказал? Они с Саней — старые грибы? Да, осень — это грибы. Но совсем не старые, а крепкие и аппетитные. Как они с Севой. Вон каких боровичков привезла Милочка! Загляденье! И Саню потянуло в лес за грибами. В субботу и воскресенье ходить по грибы — пустой номер. Грибников больше, чем грибов. Они и не пошли с Милой, хотя могли бы. В понедельник, конечно, идти еще глупее, все выбрано, все вытоптано, но хотя бы грибников нет. Вот он и погуляет по пустому просторному лесу. К тому же в загашнике у него есть заветные места — полянки, ложбинки. Кто знает, что там его ждет?
Саня подхватил корзинку и отправился по знакомой тропинке между домами к поляне, за которой начинался лес. Шел и рассуждал сам с собой по дороге. Вон каких отец боровичков набрал. И сам как боровичок. Разве скажешь, что старый? А ему до отца еще жить и жить! Мысли его опять перебежали на Милочку. В плавни поедет, рыбу будет вялить. Мужики на рыбалке, девчонки у реки на песочке. Потом будут вместе уху варить. Хорошая молодая жизнь. Он сам такой жил. И был счастлив. Хорошо, что помирились. А что обижается, тоже не страшно. Обижается, а все-таки любит. Любовь, она все превозмогает. Обиду в первую очередь. Любишь-то вопреки недостаткам. Их своей любовью сглаживаешь. И когда любишь, так тебе хорошо… А разлюбил, и жизнь потускнела. Поскучнела. Вот как оно бывает. Не от старости бывает, от сердечного простоя. А Севино настроение тоже можно понять, он от Веры отказ получил. Милочку не обворожил. Вот и впал в меланхолию. А он, Саня, на подъеме. Ему после Парижа и пишется, и переводится по-другому. Книжный текст ожил, цвета появились, запахи. Речь зазвучала с интонациями. Улицы обстроились домами, запестрели людьми, а раньше были мертвыми названиями. Тоже пустотой. А теперь фасады, балконы, витрины, магазинчики. Черные глаза с косинкой улыбаются. Из-под новой шляпки. Из зеркала в маленьком магазинчике на Риволи. Сколько этих шляпок тогда девочки перемерили. Так смеялись. И опять защемило сердце. Но не тоскливо, а тревожно и радостно.