Встал Саня не спеша, с удовольствием обошел сад, порадовался цветам, поглядел на яблоню — яблоки подросли, покруглели. Огурец сорвал. Если уж пошли огурцы, то им конца нет. Вот бы и ему так, по-огурцовски. Сел с кофейком за рабочий стол и переводил с аппетитом. А за свое не брался, время не подошло. Но все будто к чему-то готовился. Будто было в его жизни что-то счастливое и радостное, к чему он приближался, но очень медленно, наслаждаясь привычными, обыденными делами.
А когда солнце ушло из комнаты, взял мобильник и набрал номер Танюши, другой, московской и немного парижской.
— Алло! — послышался мягкий голос.
— Добрый день, — отозвался он почему-то немного хрипло. — Я без вас соскучился. Пойдемте «К Мадлен», потанцуем.
Заминка, а потом рассыпался воркующий смех.
— Встретимся на углу Риволи?
Подхватила игру, но он и не сомневался.
— Лучше у фонтана, напротив мэрии. Проедемся по набережной, потом свернем.
— A-а, так вы на машине?
— Конечно. Так где вас ждать? У подъезда?
— Хорошо, у подъезда. А там решим, где нам танцевать. — Опять воркующий смех. Она назвала адрес, совсем не окраина, почти даже центр, Аэропорт.
— Сколько у нас там времени? Ах, три? Значит, жду вас в пять. Спускайтесь.
— Спущусь. До встречи.
Душ, свежая рубашка, полудикие розы из сада. И готов, и поехал. День будний, но очень праздничный. Ехал и улыбался. Представлял себе у окна-фонарика шемаханскую царицу. Сам он сидит за столом, а она там, поодаль, и он на нее поглядывает. Склоненный к пяльцам профиль, темные волосы, тонкие смуглые руки, занятые старинным женским рукоделием. И она тоже на него поглядывает таинственным, чуть косящим взглядом, отводя со щеки упавшую прядь.
Да, да, да. Каждому нужно что-то свое. Одному — со-беседница, другому — со-трудница, третьему — су-пружница, в одной упряжи воз тянуть, а ему — мечта, шемаханская царица, молчаливая и таинственная. В голове у нее полно фантазий, и она выкладывает их цветными шелками на канве, а он свои — словами на бумаге. И говорят они молча, потому что нельзя нарушать плодоносную весомую тишину, рождающую замыслы.
Он ждал ее у подъезда и оглядывал светлый кирпичный дом сверху донизу, пытаясь догадаться, на каком этаже живет шемаханская царица и смотрят ли ее окна на это дерево?
Легко, стремительно вышла из подъезда женщина. Не царица, а парижанка, в короткой юбке, с короткой стрижкой. И такая стала шея тонкая. И ушки торчат. Беззащитная. И отчаянная. С косинкой в черных глазах. Тоже готова пуститься в странствие. Он взял обе ее руки в свои и поцеловал их. Открыл дверцу машины.
— Поехали?
— Поехали!
Они поехали колесить по Москве. Москва не хуже Парижа. А уж сколько прожито, нажито. Невольно делились прошлым. Где в детстве жили, где потом учились, куда любили ходить. Как все изменилось. И не изменилось тоже. Бульвары, желтые особнячки в переулках. Церквей стало больше, все такие нарядные. Оба жили в центре. Бродили теми же переулками. Бегали на одни те же спектакли, пели те же песни, но в разных компаниях, читали запоем стихи. А помнишь? — спрашивали друг друга. — А ты помнишь? И отвечали: помню. Конечно, помню. Радовались общим воспоминаниям. Еще бы не радоваться. Ведь так все изменилось. И люди. И все вокруг. А они, наверное, не очень. Из машины вышли родственниками. Держась за руки, вошли в ресторан. Хотелось шампанского, легкого веселья. Выпили по бокалу и, когда заиграли надрывное ностальгическое танго, пошли танцевать.
— Я тебя люблю, — доверчиво и радостно сказала Татьяна, сказала просто так, делясь полнотой сердца. Слова были веселыми пузырьками шампанского, радостными его брызгами. Игрой. Они не требовали ответа, были всего лишь лаской, благодарностью перед скорым расставанием.
— И я тебя люблю, — ответил Саня очень серьезно.
Мужское «люблю» было совсем другим, оно было предложением, приглашением в неизведанное, готовностью остаться рядом.