— Милаааа, — ворвалось в сознание, резко выбрасывая меня с пляжа в нашу спальню.
— Аааа, — застонала я. Подняла голову, разминая затекшую шею. Вот тебе и расслабление. Немного даже дезориентировалась в пространстве. Огляделась. Шкаф, плазма, прикроватные тумбочки, как, собственно, и сама кровать, на которой сидит Самородов с глазами по пять рублей.
— Что такое? — спросила я, чувствуя вновь подступающую панику. Спина моментально покрылась испариной. Самородов смотрел так, будто за мной стояло огромное чудище.
Медленно повернула голову, конечно, никого за собой не обнаружив.
— Саш, ты зачем меня так испугал то?
— Я испугал? — Самородов выдал нервный смешок. — Мила, я проснулся, а тут ты у кровати стоишь. Качаешься на своих костылях. На слова не реагируешь.
— Я заземлялась, между прочим.
Самородов бросил на меня какой-то неоднозначный взгляд, с пол минуты переваривал услышанное, а потом расхохотался.
— Да, и почему я сам не догадался.
В общем, сон так и не пришел. Но теперь мне компанию составил Айсберг Дмитриевич, отгоняя от меня все плохие мысли. Тревога, ненадолго, но, отступила.
Бессонная ночь плавно перетекла в напряженный рабочий день. Строительство объектов шло полным ходом. Отчеты о проделанной работе кипой лежали у меня на столе.
— О, боже мой, — прикрыла глаза, разминая шею. Бессонная ночь давала о себе знать. Казалось, весь песок со строящихся объектов находится у меня в глазах. Посижу с закрытыми глазами. Немножко. Пять минут…
Телефонный звонок разбудил меня. Пять минут продлились дольше. Часы свидетельствовали о том, что проспала я почти полчаса.
Мелодия звонка продолжала играть, пока я медленными движениями, еще не отойдя ото сна, пыталась дотянуться до телефона.
— Ало, — первая попытка вышла хриплой. Откашлялась. — Слушаю…
— Людмила Константиновна, беда.
Знакомый страх пробежался по спине, замуровывая меня в ледяной кокон. Я же чувствовала, знала…
На том конце провода вещала Галина Сергеевна. В последнее время мы часто с ней созванивались. Она рассказывала о жизни детей. Так я узнала, что после нашего праздника одного мальчугана усыновили. Расстроилась, конечно, что это был не Кирилл. Но и за мальчугана, обретшего свою семью, была рада. В каждом нашем телефонном разговоре я всегда расспрашивала о самочувствии Кирилла, надеясь на какое-то чудо самоизлечения.
— Кирилл в больнице, — сказала Галина Сергеевна. Вместе с ее словами пришло ледяное спокойствие, сосредоточенность, ясность мысли. Как будто мой незримый враг, наконец, обрел свое лицо. И теперь мне стало гораздо легче, так как я знала, с кем предстоит бороться.
— Галина Сергеевна, в какой Кирилл больнице? Я могу заручиться вашим разрешением пройти к нему?
Конечно, Галина Сергеевна пообещала посодействовать мне во всем.
После завершения нашего с ней телефонного разговора, я перезвонила Самородову.
— Саша, сейчас позвонила Галина Сергеевна. Кириллу стало хуже. Он в больнице. Я еду к нему, — сама была поражена, с каким хладнокровием все это было сказано.
— Мила, ты уверена, что готова к этому? — последовал вопрос.
Самородов не стал уточнять. Но в его словах содержалось больше, чем просто один вопрос. Готова ли я привязаться к больному ребенку? Готова ли пережить еще одну потерю? Готова ли?..
— Да.
Наверное, это первое решение в моей жизни, принимая которое я ни капли не сомневалась.
— Сейчас подъеду.
Самородов отключился. Как и я. Не в смысле, сбросила вызов, а перестала функционировать на все то время, пока ждала его. Отогнала дурные мысли, выстроила вокруг себя непробиваемую стену, задушила все эмоции на корню.
В больницу мы прибыли через минут двадцать. Весь путь в машине стояла полная тишина. Нет, она сейчас была кстати. Я хотела оставаться в своем коконе, а разговоры могли бы разрушить иллюзию того, что все будет хорошо.
Удивилась ли я тому, что Александр вошел в вестибюль больницы вместе со мной? Не знаю, скорее нет. В регистратуре нас направили в кардио отделение. Мы поднялись на лифте на третий этаж. А там за двустворчатыми деревянными дверями, выкрашенными в персиковый цвет, с вставками из толстого стекла, находился ряд палат.
Самородов открыл передо мной дверь. Гнетущая тишина накрыла меня, словно в этом помещении звуки просто не имели место быть.
К нам подошла медсестра. Я представилась, не забыв упомянуть и имя Галины Сергеевны.
Конечно, посещения пациентов чужими людьми были строго запрещены. Но для нас сделали исключение. «Чужие люди» неприятно резануло слух. Но тут уж как угодно называйте, только к ребенку пустите.
Медсестра подвела нас к таким же двустворчатым дверям, распахнула их. Кажется, и здесь тоже нет места звукам или это я так выстроила свою эмоциональную непроницаемость, что отключила вообще все чувства.
В палате находилось четыре койки. Каждая была занята. На трех из них сидели мамы с маленькими ребятишками разного возраста. На четвертой сидел Кирилл. Он внимательно наблюдал, как на соседней койке мальчик собирает конструктор. На вошедших он не обратил никакого внимания, вероятно, просто не думал о том, что кто-то может прийти к нему.
Мы прошли, лавируя между койками. Подошли к Кириллу. Только после этого он оторвался от наблюдения за сборкой какой-то неведомой конструкции. В голову пришла запоздалая мысль, что надо было купить ему какую-то игрушку. Обязательно исправлюсь.
Кирилл похудел, побледнел, а носогубный треугольник был синюшным. Или здесь, в этом персиковом царстве, он казался таким?
Я видела, как процесс узнавания отражается на лице мальчика радостной улыбкой. Он перевел взгляд на меня, потом на Самородова. Оторвавшись от созерцания наших лиц, опустил глаза на мою ногу. Нахмурился.
— Сильно болит? — спросил Кирилл.
— Вообще не болит. Не возражаешь, я присяду? — я указала на кровать. Мальчик пересел, давая возможность уместиться мне рядом.
Александр взял стул, находящийся у стола. Подсел к нам.
— Галина Сергеевна сказала, что ты здесь. Как дела? — спросила я, понимая, на сколько глупо сейчас звучит мой вопрос.
— Все хорошо, тетя…
— Тетя Люда, — помогла я ему. — А это Александр Дмитриевич, — представила я Самородова. Конечно, Кирилл его знал. Как могло быть по другому? Я же столько раз ловила на Самородове взгляд мальчика. Но сейчас, не смотря на свою эмоциональную скорлупу, я не знала, что сказать.
— Дядя Саша, — поправил меня Самородов. Протянул руку мальчику.
— Кирилл, — ответил тот, отвечая на рукопожатие. Его лицо озарилось такой радостью. Ведь сам Александр Дмитриевич стал для него немного ближе. Стал дядей Сашей.
Мы просидели в палате еще минут сорок. Кирилл заметно расслабился. Начал улыбаться, смеяться над шутками. А мою затею написать что-нибудь на гипсе воспринял с большим энтузиазмом.
"Я хочу, чтобы вы паправились". Пусть и с ошибкой, но эти слова проникли в меня, цепляя все струны души и сворачивая их в ком.
Как же я хочу сказать тебе тоже самое, маленький мой, но боюсь, что если начну, не смогу остановить слезы, которые и так уже на подходе.
Конечно, о состоянии здоровья Кирилла нам не удалось выяснить ничего. На все вопросы был один ответ — чужие люди. Никто. Доступ к информации о состоянии здоровья пациента имеют лишь члены семьи. А с учетом того, что Кирилл круглый сирота, то наши попытки больше походили на бег по кругу.
Так и оставшись ни с чем, мы вернулись на работу. Александр предложил отвезти меня домой, только что мне там делать одной? Нет, лучше вернуться в Землестрой. Там хотя бы немного можно отвлечься.
Отвлечься…
Я штудировала информацию, выданную мне поисковиком на тему пороков сердца. Столько разновидностей, столько неизлечимых случаев, столько горя и боли. В какой-то момент поймала себя на мысли, что уж если есть место пороку, то пусть он будет вот этим, в какой-то степени, самым легким.