Подобным образом Феликс Макарович поступал не впервые. Немало повидал он таких вот чистоплюев. Иные затевали свару, лезли в драку, кричали о партийности и долге, писали в главк. Таких он ломал и выматывал никчемушными придирками, проволочками, перепиской, требуя пересчета, переоценок, предварительного завоза стройматериалов, и все отодвигал и отодвигал сроки. Сломленные, они ползли к нему с повинной, подписывали, что предлагал, делали, что велел, и еще благодарили… Были меднолобые и настырные. Эти сразу шли в горком, летели в область, вмешивали в дело обком партии и главк. Тогда Феликс Макарович поднимал на щит свой сверхнапряженный план, показывал встречные обязательства, в которые нельзя было вбить и малого клина, где все было впритирку, внатяжку, на пределе. И начиналась тяжба. А время шло, уходили сроки, и железобетонные ортодоксы в конце концов оставались у разбитого корыта.
— Хорошо, — трудно, будто поднимая огромную тяжесть, проговорил Кетлинский. — Сделаю три миллиона. Только уж ты…
— Будет в срок и со знаком качества.
Еле стронулся с места Кетлинский, забрал папку с документами, легонько тиснул руку Феликса Макаровича и крохотными шажками поплыл из кабинета, покачиваясь, с трудом переставляя короткие, видно, больные ноги.
Феликс Макарович стоял посреди кабинета, просунув большие пальцы рук под мягкие податливые ленты помочей, слегка притопывая башмаками и негромко пришлепывая при этом толстыми губами. Он ликовал. Гордился собой. Он снова выиграл. Шутя, без усилий, без волнений и тревог прихватил полтора миллиона рублей, которые хоть завтра можно приписать к плану.
Мигнул красный глазок на столике с селектором и телефонными аппаратами. Феликс Макарович снял трубку с белого аппарата.
— Здравствуй, Феликс, — ударил в ухо упругий голос Бурлака.
— Здрав будь, Максим. Столько лет не слыхал твоего голоса. Жив хоть?
— Цел и невредим, — весело и громко ответил Бурлак.
— Рад за тебя, — также весело, сочно и задушевно проговорил Феликс Макарович. — Пора бы познакомить друзей со своей молодой…
— Затем и звоню. И официально от своего имени и от имени Ольги Павловны прошу вас с супругой к нам в субботу, в двенадцать ноль-ноль на праздничный обед по случаю… ну, сам понимаешь, по какому случаю. Добро?
— Всегда готов!
— Тогда до встречи, Феликс.
— До скорой, Максим.
Положив трубку, подошел к окну. В сумерках ослепительно сверкали окна кинотеатра. По тропинкам и тротуарам черными бесплотными тенями спешили к нему люди. Ленивой вялой рысцой бежали разномерные, разномастные, разнопородные псы. Безразлично устремив взгляд в окно своего кабинета, Феликс Макарович думал: «Ах, Максим! Вот уж верно: в тихом озере все черти. Мерило. Ортодокс. Образцовый отец и муж. Как он удрал тогда от «невест». Все под руку с дочкой. Постучалась старость в дверь, поманила пальчиком молодая, и все устои псу под хвост… Дурак! Шестнадцать лет разрыв все равно скажется. Придется насиловать себя, перенапрягаться, рвать сцепления и тормоза. Зачем? Можно было и пост соблюсти, и от скоромного не отказываться. Возил бы ее с собой в командировки, встречались «случайно» на трассе, закатывались поохотиться в Ерудей. В охотку-то и слаще и аппетитней. Идиот…»
Тут внимание Феликса Макаровича привлекли две фигуры — мужская и женская. Они стояли на освещенной площади перед кинотеатром. Оба к нему вполоборота, лица не видны за поднятыми воротниками. По непокрытой светловолосой голове он угадал Сушкова. «С кем он любезничает?» Высокая стройная женская фигура в дубленке, с сумочкой через плечо показалась знакомой. «Хоть бы повернулась». И, будто угадав его желание, девушка слегка развернулась, показала лицо, и Феликс Макарович узнал Лену Бурлак.
До сих пор Лена считала себя счастливой. Почему? Воистину счастливого это не волнует, ему любой ветер — попутный.
Она была молода, здорова, жизнерадостна. С первого дня существования Гудыма в городе ощущался заметный перевес мужской половины. Дивно ли, что симпатичная, умная, всегда нарядно и модно одетая Лена не испытывала недостатка в поклонниках. Ей не раз предлагали руку и сердце, но брачный узелок почему-то так и не завязался. Может быть, потому, что Лена слишком дорожила своей волей и независимостью…
Все ей удавалось, все сбывалось. На случай же малейших затруднений рядом был всезнающий и всемогущий, любимый и любящий отец. Тот мир, в котором до недавнего времени она жила, являясь его малой частицей, казался Лене незыблемым и вечным.