Выпили дружно, аппетитно и до дна.
— Как, Максим, Венгрия? — спросил Феликс Макарович после второй рюмки неразведенного спирта.
— Как в песне, — откликнулся Бурлак.
Легко выпрыгнул из-за стола, подсел к пианино и, кинув пальцы на клавиши, запел:
После этого «Эх!» вторую половину куплета грянули хором, а Феликс Макарович пристукивал вилкой по бутылкам и фужерам.
И снова подхватили песню, да еще громче, напористей и слаженней, притопывая, прихлопывая, присвистывая.
Когда Бурлак воротился за стол, Сталина, норовя заглянуть ему в глаза, насмешливо спросила:
— Подстрелил мадьярочку?
— Подстрелил, да съесть не успел: объявили посадку.
— Чем-нибудь все-таки поразила тебя Мадьярия? — спросил Феликс Макарович.
— Хорошо живут. Весело. Обеспеченно. Красиво. Молодцы!
— С кем подружился? — спросила Сталина.
— С догом.
— Странная фамилия, — заметила Лена.
— Да нет, это не фамилия. Обыкновенный пес. Только бронзовый.
Лена сразу засыпала отца вопросами:
— Какой пес?.. Почему бронзовый?.. Где ты с ним познакомился?..
Пришлось Бурлаку рассказать о бронзовом доге, о старике и Олге.
— Берегись, Марфа! — воскликнула Сталина. — Уведет от тебя Максима эта Ольга… Смотри, смотри, как он покраснел. Угадала ведь? Угадала? Держи, Марфа, ей-богу — уведет!..
И в самом деле Бурлак покраснел. Не ведая того и не желая, Сталина ударила по чувствительному месту. Олга в ее устах превратилась в Ольгу, породив в сознании Бурлака образ любимой.
Приметив смущение отца, Лена поспешила к стереофоническому проигрывателю. Загремела музыка. Подхватив Юрника за руки, женщины выскочили из-за стола и принялись самозабвенно и яростно хороводить вокруг невесть как оказавшегося в центре Феликса Макаровича.
Бурлак подсел к жующему Ткачеву. Тот медленно дожевал, отпил глоток сухого вина, обтер салфеткой полные губы и лишь после этого сказал:
— Подвесили нам еще сорок семь километров от Лангепаса до Выпура с переходом через реку.
— Они что? Ошалели?! И так план почти на пятьдесят километров переплевывал оптимальные технические возможности, в прошлом году триста километров зубами грызли, нынче — прибавка на целых сто. А людей — столько же! Техника — та же…
— Все это я проиграл в главке раз пятьдесят. И на коллегии повторил. Вы же знаете Уткина. «Урал задыхается без сибирского газа. Есть решение правительства. Трубами обеспечим». Вот и вся агитация.
— На его месте по-другому нельзя, — неожиданно заступился Бурлак за начальника главка.
— Не знаю. Не пробовал, — сердито пробурчал Ткачев. — Но убеждать он не умеет. И не хочет.
— Что там за трасса?
— Не ведаю. Даже с вертолета не видел.
— А по карте?
— По карте — сплошь болота.
— Та-ак! — жестко и коротко выдохнул Бурлак, будто точку поставил. — Река вот-вот встанет. Как же главк думает трубы подбросить?
— А самолеты зачем? Помните, в прошлом году? Всю авиацию подключили. Так что — не привыкать.
— С горючим как?
— Худо, — Ткачев сморщился и залпом опорожнил фужер. — Шторм был в губе. Потрепало караван. Там и трубы, и горючее. Пока приходили в чувство, потеряли время. Дальше Черного мыса не пройдут: не успеют до холодов.
— Зимовать там будут?
— Нет. — Ткачев наполнил два фужера. Отхлебнул из своего. — Не разгрузим — увезут горючее обратно.
— Ты что? — Бурлак оттолкнул придвинутый фужер с вином, и тот едва не опрокинулся. На прозрачной полиэтиленовой клеенке запузырилась мутная лужица. — На Черном мысу даже цистерны нет. Куда сливать десять тысяч тонн горючего? Тут к Бурлаку подлетела разгоряченная пляской Сталина, молча схватила за руку и потянула за собой.
Из решетчатых колонок проигрывателя неслась мелодия вальса. Сталина обняла Бурлака за шею и закружила в танце.
Во всю мочь гремел стереопроигрыватель. Хохотали, разговаривали, что-то выкрикивали танцующие. Тоненько позванивала посуда в серванте и на столе. Марфа и Алла меняли тарелки, готовя стол к горячему, Феликс Макарович тяжеловесно и неуклюже танцевал с Леной, смешно выделывая модные «па».
— Завидую Марфе, — сказала вдруг Сталина.