Резка трубы — едва ли не самая трудоемкая и ответственная операция на строительстве трубопроводов. Особенно рискованна и ответственна она тогда, когда приходилось врезаться в уже действующий газопровод. Газ вспыхивал в нем, и начиналась та самая работа «под огнем», которая требовала от сварщика не только мастерства, но и подлинной смелости, и далеко не всякий, даже опытный сварщик мог работать под огнем.
Резать трубу доверяли не всякому. На пальцах можно сосчитать таких асов, как Кабанов, которые могли трубу резать без шаблона, на глаз, но быстро и безошибочно точно. Потому-то, когда управляющему трестом, начальнику СМУ или прорабу не хотелось рисковать или времени было в обрез, они звали Кабанова, немыслимо щедро платили, и он резал. Рабочие шутили: «За большие деньги Кабанов бочку с порохом разрежет на куски».
Желание лишить Кабанова монопольного права на резку трубы, пожалуй, было самым первым и самым сильным толчком, подвигнувшим Сивкова к изобретению труборезной машины. Когда Сивков, рассказав жене о стычке с Кабановым, пригрозил в скором времени шарахнуть по асу-хапуге «сразу с двух стволов и разрывными», то под первым стволом он разумел резкое повышение выработки, а под вторым — изобретение труборезной машины, с помощью которой любой квалифицированный сварщик мог бы резать трубу.
Разрывная из первого ствола вместо Кабанова ударила по самому стрелку. Вышибла его из СМУ-7, покувыркала, помяла как следует, да и кинула в бригаду Воронова. Многим казалось, подобный кувырок отбил у Сивкова всякое желание продолжать поединок с Кабановым. Но едва оправившись на новом месте, обретя новых товарищей, мастерством, скромностью и прямотой завоевав их доверие, Сивков засел за изобретение труборезной машины…
Чтобы отогреться после двенадцатичасового рабочего дня на холоде, под ветром и снегопадом, вернуть промороженным мышцам и жилам их первородную чувствительность и гибкость, Сивков за ужином выпивал иногда сразу по шесть, а бывало, и по десять стаканов обжигающе горячего чаю.
Приятными жаркими волнами тепло растекалось по телу, туманило разум, склеивало веки, и, едва добредя до своей «бочки», Сивков, не раздеваясь, падал на свою постель и мгновенно мертвецки засыпал. Но не надолго. Минут через сорок он также мгновенно просыпался, легко отрывался от ложа и шел в кухоньку, садился на мягкую скамеечку подле оконца, раскладывал на столике чертежи и углублялся в расчеты. Иногда, увлекшись, он просиживал до двух-трех часов ночи, а бывало, что-то не получалось и сразу наплывали усталость и раздражение, и Сивков начинал с ними долгий, тягостный поединок…
Откуда взялась в нем искра изобретательства? В земледельческом роду Сивковых не значилось даже самого заурядного тракториста. Ни в техникуме, ни в вузе Сивкову учиться не довелось. Отец долго кочевал из госпиталя в госпиталь, но так и не поднялся, мать надорвалась на лесозаготовках и умерла, когда Мите едва исполнилось тринадцать. Четверых сирот Сивковых разбросали по детдомам. В четырнадцать лет Митю трудоустроили учеником повара.
Долгим был его путь от поваренка до электросварщика. Еще дольше и трудней оказалась дорога изобретателя. Сперва экстерном — восьмилетка. Потом — заочно техникум. Даже Мария Федоровна, его помощник, опора и любовь, даже она сказала однажды неугомонному изобретателю:
— Чего ты рвешь себя на части, Митя? Кончай институт. Переходи в КБ…
— Что ты, что ты, Маша! — всполошенно замахал руками Сивков. — Тихие кабинеты, чертежные доски, симпозиумы и конференции — это не мое. Нет, не мое… — Вздохнул прерывисто и глухим, негромким, берущим за душу голосом вдруг выговорил заветное: — Мне без трубы не жить. Она хоть и из стали, а живая. Варю и слышу, как огонь со сталью разговаривает. У огня свой голос, у стали — свой. Когда они в лад, в обнимку — это такая песня!.. это… это знаешь — это и есть счастье…
Последние слова он выговорил очень тихо. Вскинув глаза, встретился с любящим взглядом жены и снова заговорил:
— Бывает, обидят… долго ли человека обидеть? Станет тоскливо. Схватит за глотку, тиснет… Думаешь, все, крышка. А возьмешь в руки держак электрода, высечешь живую искру и… легче. И все недоброе враз осыплется. Варишь и слышишь, как шуршит по желобку расплавленная сталь, как покряхтывает, похрустывает труба. А ты изловчись, не дай пасть единой огненной капельке. Вот тогда, Маша, я по-настоящему счастлив…
Мария Федоровна обняла мужа за шею и поцеловала в губы…