Проворно зарядив ружье, вскинул его и выстрелил в молчаливо настороженный черный лес.
Ахнула, дрогнула и распалась промороженная синяя тишина. Многоголосое эхо выстрела долго плескалось в лесной глуби. Славику показалось, что он видит, как кружат по лесу звуковые волны, хлещут по кедрам, елкам и соснам, сбивая с них снежные комья, и те беззвучно, как в немом кино, падают и падают в сугробы.
— Надо же им погреться, — просительно сказал Славик, впуская собак в дом.
— Надо, — согласился Андрей. — Тепло и ласка любой твари нужны.
Собаки улеглись перед распахнутой дверкой топки, а Славик снова присел к радиоприемнику, включил его и начал крутить колесико настройки.
— Может, чаек погоняем на сон грядущий? — спросил Андрей.
Молча поднялся Славик, прошел на кухню, и сразу оттуда послышалось бренчание пустого чайника, звяк ковша, глухой стук печной дверки, шорох спички, чиркнутой о коробок.
И опять Славик впился глазами в слабо освещенную шкалу радиоприемника, медленно гоняя по ней вертикальный волосок настройки.
— Зарос ты, Славик, прямо бабай. Давай постригу. Не волнуйся, не обкорнаю. Я здесь всех стригу. Даже сам себя. Доверяешь?
— Стриги.
Накинув на плечи Славика простыню и держа в левой руке железную расческу, а в правой ножницы, Андрей приступил к стрижке. Сперва он долго расчесывал давно не стриженные и порядком запущенные волосы, смачивал непокорные вихры водой, укладывал прядку к прядке, волосок к волоску. И проделывал это так осторожно и так любовно, что на Славика сразу наплыла дрема, голова его отяжелела, начала бессильно клониться то в одну, то в другую сторону. Дремотно клюнув носом, Славик тут же просыпался, смущенно покашливая и бормоча что-то невразумительное, какое-то время держал голову прямо и твердо, но дрема не отступала, и голова снова, как переспелый подсолнух, бессильно клонилась. Андрея не раздражали, не сердили эти дремотные поклоны, хотя и очень мешали стрижке. Когда же, уронив голову, Славик по-настоящему засыпал, Андрей прикладывал ладонь ко лбу парня, и тот мигом просыпался.
— Спи на здоровье, только голову не опускай. Подремать под гребенкой — огромное удовольствие. Я маленький, бывало, уроню голову бабушке на колени, начнет она перебирать, ворошить мои волосы, запоет проголосную, и я сплю так сладко, таким тягучим густым сном… ничего милее не вспомню… — И вдруг неожиданно повернул разговор: — Наскучило тебе здесь? Тянет в мир? К людям? К шуму?..
С каждым новым вопросом голос Андрея становился тише, взволнованней, и Славик стряхнул дрему. Резко повернулся, заглянул в глаза Андрея. Они сочились неприкрытой острой тревогой.
— Чего ты крутишься? Сиди спокойно! — деланно сердито прикрикнул Андрей.
— Мне хорошо здесь с тобой, — очень убежденно и твердо проговорил Славик. — Я никуда не собираюсь…
Да, он говорил, что думал, во что верил, и его ответ поначалу обрадовал Андрея, тот довольно улыбнулся, но сразу же погасил улыбку, нахмурился.
— Ерудей не для тебя, Славик, — спокойно и твердо, хотя и не без горчинки заговорил Андрей. — Это обитель отверженных, отторгнутых от общества. Молодому, здоровому, умному парню здесь нечего делать. Дотянешь до лета, заработаешь деньжат, закалишься немножко — вон отсюда! Возвращайся к матери. Пока не заплесневел, не замшел… — Помолчал чуть и задумчиво-мечтательно: — Можно, конечно, заочно в институт. Времени здесь навалом. Шутя кончишь. Получишь диплом… — Вдруг засмеялся. — Не хочу, а лукавлю. Хитрю. Прости. Жалко с тобой расставаться, вот и…
— Не надо, Андрей, — просительно проговорил Славик. — Один я отсюда не поеду.
— Не понял. — А сам засветился радостью.
— Уедем вместе. Хоть в Гудым. Хоть в Челябинск. Можно и в твою распрекрасную Москву.
— Со мной доедешь только до первого вытрезвителя.
— Неправда. Я четыре месяца здесь, а ты ни разу…
— Пить нечего, Славик. Потому и ни разу. Бражка эта, которую мужики к Новому году наварили, — не по мне. Сладкие, легкие и иные цветные напитки презираю. Только нашу русскую, горькую приемлю, а ее тут днем с огнем…
Говорил, отведя глаза, потому что это была полуправда. Каких усилий ему стоило отказаться тогда от кружки самодельной вонючей бражки. Руки, ноги дрожали, душа трепетала, всю волю в кулак собрал, чтобы сказать категорично, спокойно и даже весело: «Нет, мужики. Эту муру пить не стану. Давайте без меня…» Изнасиловал, сломал себя единственно ради того только, чтобы не огорчить Славика, показать характер. Да и тогда еще не приспел его срок, не подошла роковая черта запоя. Оттого и устоял. И едва Ерофей и Антуфий захмелели и в их репликах замелькали непечатные словечки, Андрей сразу увел Славика.