Две пары дюжих рук подхватили Бурлака, легко приподняли и посадили. Юрник подсунул ему под спину подушку, большую и мягкую. Обессиленно привалясь к ней, Бурлак еле удержал себя в таком положении: опять накатила сонливость. Он силился сказать что-то, но не смог выговорить ни слова. В висках цепами молотила кровь, туманилось сознание, а перед слипающимися глазами горели костры. Много очень ярких костров. Совсем рядом Они не жгли, даже не грели, но слепили.
И снова живые силы взяли верх. Распалась пелена сонливости. И сразу погасли костры, а перед взглядом Бурлака вновь появились те же лица. Перехватив стерегущий взгляд Юрника, Бурлак повторил вопрос:
— Где я?
— На пятьдесят четвертом. В поселке подводников, — торопливо, но четко ответил Юрник.
— Что случилось?
— Прорыв трубы. Самозагорание. Вы поехали на аварию и метель…
— А-а!
Перед глазами встал накрытый бураном зимник, дикая пляска метели, нелепое барахтанье в колышущихся, ползущих, дымящихся сугробах.
— Где Рюрик?
— Погиб в машине, — скорбно и тихо ответил Юрник.
— Замерз?
— Уснул… угорел.
Эта чудовищная весть почему-то не зацепила, не тронула Бурлака. Поймав себя на этом, он вознегодовал, попытался приковать свое внимание к трагическому событию: «Рюрик погиб. Из-за меня погиб…» Но и это не взбудоражило, не взволновало. «Ну, скажи же хоть что-нибудь. Ты жив, а он погиб. Посочувствуй хоть…» Он напрягся и заставил себя выговорить:
— Не захотел со мной… Думал, отсидится… Я предупреждал: газом пахнет… Бедный Рюрик…
И выдохся. На отчаяние или скорбь его уже не хватило. Но чуть спустя он возобновил расспросы:
— Давно я здесь?
— Несколько часов.
— Цел?
— Как молодой строевой конь! — вдруг раздался насмешливый и громкий голос Феликса Макаровича.
— Феликс! Откуда ты? — обрадовался Бурлак, чувствуя, как приободрил его голос друга.
— Куда друг, туда и я. Давай пей спирт и спи, — проговорил Феликс Макарович.
— Ничего не пойму, — бормотнул Бурлак. — Откуда ты?
Юрник нагнулся к Бурлаку и скороговоркой:
— Он вместе с нами на вездеходе. Все уже выбились, думали все, не найдем, а он никому покою. «Чую, где-то здесь», — говорит. И ведь нашарил. Из-под сугроба вынул. Непостижимо. Прямо звериное чутье.
— Спасибо… друг… — растроганно проговорил Бурлак, чувствуя слезы на глазах.
Еле приподнял слабую руку и тут же ощутил в ней горячую мягкую ладонь Феликса Макаровича.
Женщина поднесла Бурлаку стакан со спиртом.
— Выпейте, пожалуйста.
— Как авария? — спросил Бурлак, растопыренной пятерней отгораживаясь от поднесенного стакана.
— Газопровод перекрыли. Пламя сбили. Пока метет, не пробраться, — доложил Юрник. — Пейте, пейте. Вам надо уснуть.
Морщась, насилуя себя, он еле выпил тошнотворную жидкость. Хотел сказать что-нибудь веселое, шутливое, но пока раздумывал, провалился в липкую, знойную, беспамятную духоту…
— Сон для него теперь лучшее лекарство, — сказал Феликс Макарович, накрывая спящего Бурлака шубой. — Так, товарищ доктор? — И обласкал, ощупал взглядом смущенную юную докторшу. — Неплохо бы и нам сообразить чего-нибудь для сугреву души и бренного тела…
Феликс Макарович первым протрубил тревогу, всех взбаламутил и всполошил. Ему зачем-то срочно понадобился Бурлак, и, не найдя его ни в кабинете, ни дома, Феликс Макарович позвонил Юрнику и от него узнал, что пару часов назад Бурлак умчался на сто четвертый. «Добрался?» — спросил он Юрника. «Да по времени-то должен бы…» — смущенно проговорил Юрник, понимая свою оплошность. «Ты что, первый день на Севере? — сразу напустился на Юрника Феликс Макарович. — Зимник наверняка к черту. Если их накрыло — конец. Выходи на связь со сто четвертым, готовь машины».
Целый час бился Юрник, поднял на ноги всех связистов Гудыма, но все-таки добрался до сто четвертого. Узнав, что Бурлака там нет, они вместе с Феликсом Макаровичем создали специальный спасательный отряд и ринулись по следам исчезнувших. Не будь у них «Катерпиллера» и могучего вездехода ГТТ, не пробиться бы сквозь буран по заметенному зимнику, не спасти Бурлака. В рубашке родился Максим Бурлак, в рубашке. Как угадал Феликс Макарович под сугробом, в сумасшедшей дикой метели, и почему Бурлак не замерз, не заболел даже, — неведомо. Видно, впрямь: кому жить — тому жить…
Припоминая позже бредовые видения ледяного беспамятства, Бурлак больше всего поражался присутствию в них бронзового дога. Давно вроде бы позабыл о нем, а он вдруг откуда-то свалился и потянул за собой, вырывая из вечного мрака небытия. Почему решил, что бронзовый дог явится спасти, а не погубить, — не знал, но даже мысли противной не допускал. И когда пережитое отболело и отвалилось, и Рюрика похоронили, и аварию ликвидировали, бронзовый дог все еще был где-то рядом, не беспокоил, не тревожил, не нагонял воспоминаний, но и не покидал. Что ему было нужно? Зачем снялся с литого пьедестала и примчался в студеный край?..