Холодной влажной рукой Бурлак стал нащупывать пульс и тут же почувствовал толчок у горла: «Пошло, заработало». А сердце зачастило, затараторило, наращивая и наращивая темп, и вдруг — опять провал, и через четыре удара снова страшная пауза. И посыпались звенышки из, казалось бы, неразрывной цепи сердцебиения, повторяясь сперва через три, потом через два и, наконец, через один удар. «Сбесилось, что ли?» — неприязненно подумал Бурлак о своем сердце, досадуя на то, что вечер испорчен. Он не хотел слушать, а слушал сумасшедший галоп своего сорвавшегося с привязи сердца, и чем внимательнее вслушивался, тем чаще становились перебои. Тогда Бурлак резко поднялся, и сразу стал неслышным сердечный перестук.
— Фу-ух! Только этого не хватало… — пробормотал он, стирая липкую влагу со лба.
Прошло несколько дней, и новый приступ опять застиг Бурлака врасплох. Он сидел в трестовском кабинете за своим столом, вертел в руках шариковую ручку, обдумывая, какую начертать резолюцию на докладной, как вдруг почувствовал толчок под горлом, и… все повторилось. Бешеный галоп сердца. Все учащающиеся перебои. Страх, захватывающий дух. Бурлак швырнул ручку на стол, вскочил и заходил по кабинету, и уже не слышал это треклятое «та-та…».
— Та-ак! — ожесточенно выговорил он сквозь зубы, вышагивая по ковру, как по плацу на смотре. — Это что же, всерьез?
До сих пор он был здоровым человеком. Ел и пил, что хотел и сколько хотел. Ни ограничений, ни воздержаний. Многолетнее пребывание на Севере закалило тело. Если и прилипали иногда кашель или насморк, Бурлак отбивался от них дедовским способом: жаркой баней да стаканом водки на ночь. На случай, если это не помогало, у Марфы имелся богатый арсенал испытанных средств. Она и сейчас придумала бы, как вытащить, вырвать его из беды…
Испуганно прянул от этой мысли. «Марфа — на том берегу. На этом — Ольга и малыш. О них думать. Для них жить… Главное — не уступать, не раскисать. Пусть оно выкаблучивает, я…»
Снова услышал частые сильные толчки сердца и раз за разом три сбоя в ритме.
Так замкнулся этот роковой круг. Стоило Бурлаку услышать свое сердце, как тут же начинались перебои, поднималась паника, и аритмия усиливалась…
Замкнулось коварное колечко. Беги в любую сторону, с любой скоростью — не убежишь. Где начнешь, там и кончишь. Беги, пока держат и несут ноги, пока стучит сердце. Беги… туда, откуда начал.
Все это Бурлак усвоил сперва не разумом, а нутром. И ужаснулся безысходности грянувшей вдруг беды.
«Неужели вон из строя? Валерьяночка, валидольчик, горчичничек? Что это? Насмешка судьбы? Расплата? На зимнике заплуталась, схапала вместо меня Рюрика, теперь подловила…»
И снова лезли в голову нелепые, дикие мысли о какой-то расплате. За что и кому?..
Теперь он, не слушая, слышал свое сердце. Положит на стол локти, и сразу в них: «Та-та, та-та, та-та…» Прислонится к диванной спинке, и сердце начинает выстукивать между лопаток. Сожмет пальцы в кулак, а сердце бьется в кулаке. Съежится в кресле, стараясь ничего не коснуться руками, тут же сердце переместится в ягодицы, и в них все то же: «Та-та, та-та, та-та…» А чуть заслышал это «та-та», сразу сбой в ритме и паузы-провалы. До жаркой пульсирующей боли в пояснице натягиваются нервы. Беспокойство перерастает в страх, тот — в отчаяние. Вздыбившиеся эмоции хлещут по сердцу, перебои летят каскадами, сдваиваются, страиваются, оглушая и распиная Бурлака. Проклятый, неумолимый, заколдованный круг…
Попав в областной центр на совещание, Бурлак наконец показался врачу.
— Экстрасистолия, — заключил врач. — Попросту говоря, аритмия, нарушение сердечного ритма. Не смертельно, но неприятно. Каждый борется по-своему. Но сперва надо бы лечь в больницу — обследоваться, попытаться нащупать причины. Может, органика ни при чем, нервишки…
— Спасибо, — сказал Бурлак, забирая заключение врача и рецепты.
Поначалу таблетки помогали, смягчая, приглушая удары сердца, и Бурлак на какое-то время успокаивался, забывал о недуге. Когда таблетки перестали действовать, Бурлак переключился на валокордин. Выпив сорок — пятьдесят капель этого пахучего зелья он переставал слышать сердце, отдыхал или засыпал. Но все это были временные, ненадежные и очень слабые заградители от недуга. Более действенным и сильным была работа. В движении, в споре, в деле Бурлак забывал о своей экстрасистолии, не прислушивался к сердцу, не слышал его. Зато в покое сердце сводило с ним счеты. И чего только не придумывал Бурлак, как не изворачивался, чтобы справиться с вышедшим из повиновения собственным сердцем. Чтобы заглушить его стук, клал на ночь под подушку часы. Научился спать полусидя. Придумал дыхательные упражнения, способные ослабить приступ…