— Здравствуй, — обрадованно сказала девочка. — Ты откуда?
Лениво вильнув длинным хвостом, собака обнюхала маленькую незнакомку и медленно двинулась прочь.
— Постой! — взмолилась Даша. — Куда ты? Пойдем ко мне!
Собака приостановилась, подождала девочку и снова лениво затрусила к темнеющей невдалеке роще — единственному зеленому островку в этом разливе песков.
— Ты хочешь, чтобы я пошла к тебе в гости? — спрашивала Даша, семеня рядом с собакой. — Тебя ждут маленькие щенки и щенятки? Ты будешь их кормить обедом?..
Долго петляли они по рощице. Девочка устала, озябла и стала уговаривать пса довести ее до дому.
— Ну как ты не поймешь, я хочу домой! Слышишь? У меня замерзли ноги. Тебе хорошо, ты в шубе, а я…
Где был ее балок? Как выбраться из завьюженной, гудящей и стонущей рощицы — девочка не знала. Да и уйти от собаки страшилась. В конце концов они забрели в какую-то фанерную будку, Даша нашла там заветренный уголок, сжалась и затихла. Собака сидела рядом, прикрыв дверной проем.
В заветренном закутке подле теплого, мягкого собачьего бока Даша несколько успокоилась и, обхватив пса за шею, забормотала:
— Послушай, это твой дом, да? Ты привела меня, чтобы показать его? Мне здесь очень нравится, но меня ждет мама. И я хочу есть. Слышишь? Пойдем назад.
Она просила, уговаривала, но пес не двигался.
А за тонкими стенами будки уже загустела ночь, метель разгулялась в полную силу. И хоть мороз был невелик, градусов 4—5, не больше, — Даша закоченела. Попробовала встать и не смогла. Когда же, пересилив себя, она все-таки поднялась, ступни прострелила такая ослепительно острая боль, что девочка, ойкнув, опустилась на груду мусора и заплакала. Холодным мокрым носом пес ткнулся ей в лицо, несколько раз лизнул и выскочил из будки. И тут же в метельный гул вонзился протяжный, жуткий вой собаки.
Ее голос и привлек одну из групп гудымчан, поднятых на розыски девочки. Они обнаружили Дашу перемерзшей, перепуганной, но невредимой. Вместе со спасенной девочкой в балок Бобровых вошел и безымянный желтый пес, вошел и навсегда остался.
Как всегда, в половине восьмого утра Бурлак появился в своем кабинете, и тут же приемную заполнили начальники строительных подразделений огромного, пожалуй, самого могучего в стране трубостроительного треста.
Первым в кабинет Бурлака вошел начальник СМУ-7 Глазунов.
— Кабанов берется за четыре дня перетащить и установить на Черном мысу две емкости по две тысячи кубов.
— Иного не ждал, — с плохо скрытым самодовольством отреагировал на весть Бурлак. — На таких, как Кабанов, мы и держимся.
Дрогнул Глазунов, хотел, видимо, возразить, да перемог, пересилил желание, смолчал. Но Бурлак приметил молчаливый протест Глазунова и спросил:
— Не согласен?
Не хотел Глазунов пикироваться с начальством. Никак не хотел. Потому как надумал именно сегодня решить наибольнейшую проблему своего бытия — квартирную. С тремя детьми и женой Глазунов ютился в двадцатишестиметровой холодной и сырой двухкомнатной малогабаритке. На днях сдавался первый в Гудыме девятиэтажный кирпичный дом. Квартиры в нем улучшенной планировки: большая прихожая, сушильный шкаф, мусоропровод и прочие блага цивилизации. В тресте лежала почти тысяча заявлений на жилье, а в новом доме всего семьдесят две квартиры. Но если бы их было и вдесятеро больше — все равно без команды Бурлака квартиру не получить. Идти к Бурлаку на поклон Глазунов не хотел: унизительной и постыдной казалась роль просителя, не уверенного в том, что ему не откажут. Вот он и решил сегодня напомнить Бурлаку о своем заявлении, чтобы управляющий вынужден был дать положительный ответ. Потому на задиристый вопрос Бурлака Глазунов отвечать не стал.
— Какая разница: согласен, не согласен. Раз другого выхода нет…
— Не узнаю Антона Глазунова… — сощурился в язвительной ухмылке. — В твоем запаснике всегда были ходы наперекор и поперек начальству. Неуж иссяк родник?
Вмиг позабыл Глазунов о близком дележе квартир и, глядя в смеющиеся, торжествующие и предостерегающие глаза управляющего трестом, глуховатым от нарастающего волнения голосом пробубнил: