— Как сердце-то? — спросила Марфа.
— Дурит еще, но прежнего страха нет. Силой его загоняю в упряжку. Смиряется потихоньку. Путь единственно верный. Тут я низко кланяюсь Сталине. Видишь, как получается? И ей, и ему обязан…
— Постарел ты… И обликом. И сердцевиной вроде бы надломился. Лена…
— Где она? — встрепенулся Бурлак.
— Со мной. Работает инженером.
— Так я и знал, — пробормотал Бурлак.
И вдруг спохватился, что не с того разговор начал. «Идиот. Эгоист. Не спросил даже, где обитает, чем занимается. Выставил напоказ свои синяки и царапины, а у нее…» Страшно смутился, покраснел и, отводя взгляд, торопливо спросил:
— Где ты теперь?
Она улыбнулась понимающе и прощающе, тихо ответила:
— Рядышком. В Усть-Югане. У мостостроителей.
— Что ты там делаешь?
— Посудомойкой в рабочей столовой, — сухо и быстро, с приметным вызовом проговорила Марфа и выжидательно умолкла, не спуская всевидящих глаз с бывшего мужа.
Бурлак даже вспотел под ее взглядом. А Марфа вдруг улыбнулась — широко и весело.
— Пошутила я, Максим. Прости за глупую шутку. Должность у меня вполне приличная. Заместителем начальника мостоотряда по быту. Вроде Юрника. Только не я за начальником, а он за мной ухаживает. Как Юрник-то?
— С Юрником грустно. К разрыву клонится.
— С Феликсом наперекос, с Юрником — к разрыву, с дочкой — в разные стороны. Думаешь…
— Не думаю, Марфа. Не по моей воле, хотя, наверное, по моей вине. Не хочу, а рвется. Ползет из рук, как гнилая мережа. Рассыпается. Как удержать?
— Не знаю.
— И я не знаю. Умом-то вроде бы… а на деле… — безнадежно отмахнулся.
Марфа встала, прошлась по комнате, остановилась у окна, что-то высматривая на улице.
— За мной приехали, — сказала спокойно и малозначаще. — Пора. Вертолет ждет.
— Как пора? — всполошился Бурлак. — Какой вертолет?.. Да мы же… я… Скажи хоть, как с Феликсом-то…
— Все верно, Максим. Разумно и честно. Так и иди, как надумал. По-иному тут нельзя. От прямой в любую сторону — криво.
«Да-да. Криво. Это правильно. Точно… Сейчас улетит. Опять один… Успеть бы о главном…» — мельтешило в голове, и он никак не мог попридержать метание мыслей, не мог припомнить, что еще обязательно нужно сказать.
Одевалась Марфа неторопливо, будто собираясь вместе с ним выйти сейчас на люди, пройтись об руку по городу, сходить в гости или в кино. Движения женщины были плавны, жесты — мягки и пластичны. Она чуть похудела, и от того еще отчетливей и притягательнее проступали природное изящество и стать ее сильного зрелого тела. Он подсознательно любовался Марфой, глядя, как она обувала сапоги. А в сознании прежнее метание мыслей. «Уйдет. Задержать… Сказать… Выяснить…» А как задержать? Что сказать? Что выяснить?..
Что-то в нем еще не вызрело, лишь зародилось — сильное и непокорное, — зародилось и тут же о себе заявило — громко и властно. Он предугадывал: теперь это, только что зародившееся в нем, станет расти, подминая все, начнет выпирать, выбираться наружу и не будет от него ни спасения, ни покоя, и снова неминуем взрыв, еще один головокружительный кувырок. Пока еще до взрыва было далеко, бог весть сколько дней, а может, недель или месяцев, но всей своей сутью Бурлак уже чуял зарождение роковой искры, которая и станет первопричиной взрыва. Он страшился и радовался предстоящему перевороту, боялся упустить, дать разгореться этой искре и сам же ее раздувал, холодея от ужаса и ликуя.
— Подай, пожалуйста, шубу, — долетел голос Марфы.
Он проворно схватил шубу и, надевая ее, ненароком обнял Марфу за плечи, поцеловал в шею.
— Не надо, Максим, — болезненно тихо выдохнула она. — Я не Сталина.
Ему вдруг захотелось решительно и властно развернуть ее лицом к лицу, прижать покрепче, поцеловать, но она резко отступила и, поворотясь к нему, сказала с горечью и холодком:
— Это ни к чему, Максим.
— Прости, пожалуйста.
Вот она застегнула шубу, поправив уложенную венком косу, надела мохнатую шапку и стала еще моложе, ярче и красивее. Она стояла рядом, совсем близко, но Бурлаку казалась недосягаемо далекой. «Сейчас уйдет. Насовсем. Навсегда. Не позвонит. Не покажется…» Почему так решил? — не ответил бы, но был уверен: так будет. И только ради того, чтобы оттянуть, задержать, спросил:
— Наряды твои переслать тебе?
— Не надо пока. Чуток обживемся, тогда… Или мешают?
— Никому не мешают, — рассердился он. — Думал, тебе нужны. Ты ведь женщина с…
— Пора, Максим. Рада, что свиделись. С Феликсом так и держи. Совесть не ломай. Не насилуй. Только с ней в ладу и правда, и спасение. Сталины избегай. Тоскует баба, мечется: жизнь — к закату, а под ногами — зыбко. Сама не знает, куда с отчаяния голову сунет. А силушки в ней… Наскочит — собьет себя и другого, не охнув, сгубит… Сердце береги. Молодуха твоя наверняка родить захочет, а его растить да растить… Прощай.