— Ни о чем… Так… Надоело все, — вдруг попятилась Сталина и, чтобы отвлечь мужа от своей реплики, вернуть к прежней теме, спросила: — Как же ты выкрутился?
— Еще не выкрутился, но удавку разорвал, — самодовольство взяло верх над обидой. — Во-первых, статьи сработали. Потом Филипенко протянул братскую руку. Это тот, которому я две дубленки возил. Придумал, что я еще летом сигналил, звонил и трубил. А тут Юрасов, управляющий из Тургата. Заваливает компрессорную, вот и приклеился ко мне, запели на два голоса: «Не обеспечили… не запланировали… не подвезли…» Клюнуло. Выговор, конечно, схлопотал, но кресло… останется.
— Значит, газопровод не заработает… — негромко и раздумчиво, похоже, с сожалением проговорила Сталина и недоуменно спросила: — Чего же тогда надрывается Максим?
— Как чего? Отрапортует «в трудных условиях… вопреки… несмотря…» Глядишь, телеграмму получит от министра, а по итогам пятилетки могут и орденок, а то и выдвинут. Максим вслепую не бьет, в белый свет не стреляет.
— Да не копи ты на него злобу, — Сталина спустила ноги на пол, инстинктивно прикрыла халатом голые колени. — Может, не смог, не сумел по-иному. Все-таки друг…
— Ты-ы смотри… — сразу взорвался Феликс Макарович. — Новый адвокат Бурлака! Этот так называемый друг подставил мне ножку и едва не угробил, а благоверная супружница… С чего бы это? Может, вы в теремке днем — гимнастика на воздухе, ночью — упражнения в постели?
«Было бы такое, не раскаялась…» — едва не выговорила Сталина, но в последний миг сдержалась.
— Идиот, — с безнадежным спокойствием обронила она и резко встала. Кокетливо вскинула руки, поправила прическу. — Я Максима поперек перепилила: «Помоги Феликсу, спаси Феликса, выручи Феликса», а ты?!
— Извини, — буркнул Феликс Макарович. — После такой встряски немудрено оборзеть. Свари-ка лучше кофеек…
И первым пошел на кухню, загремел там посудой.
А Сталина сцепила на шее длинные тонкие пальцы рук и, выгнув грудь, замерла в томной выжидательной неподвижности. «Дуреха. Чуть не ляпнула. Взбесился бы. К чему? На острое потянуло? Спокойно жить надоело? А, надоело! Все паясничают, кривляются, лгут… Феликсу наплевать, согрешу ли я и с кем. И меня не волнует, с кем он блудит. Любим — напоказ, ревнуем — напогляд. Ничего подлинного, святого. Как я Марфе завидовала! Вот истинная, на века. А подвернулась молодая, смазливая самочка — и по швам. Того гляди, пойдет по Феликсовой тропке…»
Ей очень не хотелось, чтоб это случилось. Для нее Максим оставался той твердью, вблизи которой верилось в добро и правду. А то, что Максим не уступил Феликсу, остался верен себе и своей стройке, тоже обрадовало Сталину. Она знала, как нелегко ему было устоять, знала, сколько сил сожрет пятая нитка. И все-таки не уступил… Рассыпается их братство. Юрник обижен. Феликс стал врагом Максима. Марфа канула… Одни обломки… Тоска…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Отбуйствовал свирепыми ветрами март, отбушевал метелями апрель, и вот уж долгожданный май дохнул легким, но благостным теплом. На юге России отцвели сады, пошла в трубку пшеница, все жарче разгорался курортный сезон. В Сибири еще собирали подснежники, оглядывали, ощипывали набухшие почки берез. Но здесь, на южной границе тундры, на стыке ее с тайгой, земля еще не проснулась от зимней спячки, и реки не скинули ледовую скорлупу, и, кроме зависшего в небе, нежаркого, хотя и яркого солнца да почернелых, приплюснутых сугробов, — пока ничто больше не напоминало о весне. Но вымотанные работой «трубачи» уже почуяли ее близость и стали лихорадочно, наперегонки готовиться к отпускам…
К двум «законным» месяцам отдыха приклеивались отгулы за неиспользованные зимние выходные и праздничные дни, и отпуск получался длиною в целое лето. Можно было и по стране поколесить, и за границу съездить, и понежиться на Черноморском побережье, и вдоволь попить, погулять, тряхнуть заполярной мошной.
В коридоре трубостроительного треста с раннего утра до темноты как в довоенной колхозной конюховке на наряде: табачный дым, гомон, смех. Каждый день Бурлак подписывал приказы об отпусках своих ближайших помощников. И когда Юрник с листком бумаги вошел в кабинет, Бурлак воскликнул:
— Ну вот, еще один отпускник!
Но Юрник принес заявление об увольнении.
— Садись, — тяжеловесно вымолвил Бурлак, будто свинцовый шарик выплюнул.
Юрник заговорил, не ожидая вопросов.
— Я давно надумал уйти, да не хотел бросать тебя до конца пятой нитки. Теперь все. За лето подыщешь зама по своему вкусу.