— Семейная дискуссия! — громко и весело сказала проходившая мимо женщина.
И Роза сразу опомнилась.
— Хватит, Антон. Гайд-парк устроили.
— Хватит так хватит, — сразу уступил он.
— Причешись, пожалуйста.
— Ладно. Пошел, — сказал он, небрежно приминая ладонями непокорные вихры.
— Ты раздетый, что ли? — забеспокоилась она.
— В техотделе плащ…
— Обедать-то придешь?
— Вряд ли. Сейчас с Кабановым на сто сороковой вертолетом. Чего-нибудь сообразим там. Не помрем. Да и скинуть пару килограммов не вредно.
— Тебе бы пяток прибавить — в самый раз.
Глазунов рванулся с места так, будто его толкнули в спину, пошел широченными шажищами, чуть-чуть присогнув плечи и размахивая длинными руками.
Роза смотрела в спину уходящего мужа, слушала четкий топот его подкованных сапог до тех пор, пока он не скрылся в дверях техотдела.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Феликс Макарович ослабил брючный ремень, фыркнув при этом громко, как застоявшийся сытый конь. Он не терпел тесноты ни в чем. Обувь была на размер больше. Пиджак не жал, не давил, не стеснял широких размашистых жестов и, застегнутый на все пуговицы, почти скрывал от посторонних глаз большой живот, в котором сегодня с утра то и дело глухо урчало. Это урчание раздражало, и, чтобы от него избавиться, Феликс Макарович и ремень расслабил и проглотил сразу две таблетки.
Кабинет Феликса Макаровича — самый просторный и шикарный во всем Гудыме. Пол застлан коврами. Стены облицованы полированным ореховым деревом, мебель — импортная модная и очень удобная.
За внешним видом и обстановкой кабинета Феликс Макарович следил постоянно и ревностно. «Трест начинается с кабинета управляющего», — говорил он своим хозяйственникам в ответ на их сетования по поводу дороговизны и излишеств.
В заполярном Гудыме, в этой завьюженной, тундровой глухомани, вовсе не легко и не просто было поддерживать репутацию законодателя мод. Если бы облицованные зеркально сверкающим орехом стены кабинета вдруг заговорили…
Нынешней весной, воротясь из областного центра с какого-то совещания в главке, Феликс Макарович пригласил заместителя по быту Евгения Федоровича Голубкова и сказал:
— Послушай, Голубков. Кормлю я тебя от пуза. Ни премиями, ни почестями не обделяю. Так ведь?..
И хотя такое вступление озадачило и чуточку даже встревожило Голубкова, тот не задержался с ответом.
— Не обижаюсь, Феликс Макарович. — Его широкое скуластое лицо расплылось в глуповатой ухмылке: смесь самодовольства с лакейством.
— А я обижаюсь! — Феликс Макарович повысил голос, и в нем послышались куражливые нотки.
Голубков поспешил придать лицу выражение озабоченности и почтительно, с полупоклоном проговорил:
— Не понимаю, Феликс Макарович.
На диво проворно, без заметных усилий Феликс Макарович поднялся с вертящегося кресла, расстегнул пуговку воротника, расслабил петлю галстука и как с трибуны загремел:
— Что такое наш трест? Спинной хребет Гудыма! Все, что есть в городе… жилье, промбаза, школы, ясли, клубы… Кто построил? С первого колышка! — Большой мягкий кулак Феликса Макаровича плюхнулся на зеркальную поверхность письменного стола. — Понял теперь? — Помолчал, давая подчиненному время уразуметь. — Выпиши денька на два командировку в главк. Загляни в кабинет начальника. Вернешься — договорим.
Кабинет начальника главка был отделан полированной древесной плитой. На деревообрабатывающем комбинате областного центра такой плиты не было: цех стоял на реконструкции. Голубков сунулся к заместителю начальника главка, обежал знакомых снабженцев, побывал в облисполкоме — безрезультатно. А когда воротился в Гудым и явился к Феликсу Макаровичу, тот ни о чем не расспрашивал, лишь раз мельком глянул на расстроенного заместителя и, подписывая какую-то бумагу, сказал негромко, как о чем-то малозначимом:
— Завтра улетаю в Москву. В министерство. Дней десять вычеркнуто. Хватит?
— Хватит, но… Нигде нет плиты…
— Хм!
Вскинул голову, глянул в глаза Голубкову.
— Так что, Голубков? Безвыходное положение?
— Может быть…
— «Может быть», «абы» да «кабы» — это не наш арсенал, Голубков. Понял?
— Понял, Феликс Макарович, — торопливо откликнулся Голубков.
— Тогда действуй. Бывай. Мне надо посидеть с документами.
С тем они и расстались. А через час после отъезда Феликса Макаровича из его кабинета уже выносили мебель и ковры.