От сморщенного воротничка светло-серой «водолазки» до нечищеных грубых ботинок — все на нем было добротное, пожалуй, даже модное, но изрядно подержанное, помятое и подзапущенное. Сушков либо бравировал своей неряшливостью, либо настолько к ней привык, что и не замечал вовсе. Усевшись на стул, он закинул ногу на ногу, и Феликс Макарович увидел наполовину стертый каблук, треснутую подошву, кое-где вылезшие из шва кончики дратвы, и обтоптанную, будто бахромой обшитую, штанину в грязных пятнах изрядной давности, и широкую щель в ширинке подле полуоторвавшейся пуговицы.
— Какой-то ты двухцветный, Сушков, — Феликс Макарович брезгливо шмыгнул, словно принюхиваясь. — С лица аристократ и мыслитель. А внешность… Прямо скажем… никак не соответствует высокому званию литератора.
— По одежке только встречают, Феликс Макарович.
— От скромности ты не помрешь, Сушков.
— Скромность — порочный пережиток прошлого.
Говорил он громко, то и дело прихохатывая. Закуривая, долго шаркал спичкой по коробку, обронил табачные крошки на ковер. Но где-то в глубине его влажно светящихся черных глаз затаилась настороженность, почти тревога, которую он и силился прикрыть развязностью.
— Рукопись принес? — спросил Феликс Макарович тоном человека, уверенного в положительном ответе.
— В принципе она готова. Кое-что почистить. Навести марафет. Вещь-то объемная. Хочется, чтобы и заказчик был доволен, и…
Отвечал Сушков очень торопливо, нечисто выговаривая слова, иногда съедая их окончания. При этом он размахивал рукой, рассыпая вокруг пепел. Едва уловив главное, Феликс Макарович на полуслове оборвал литератора:
— Довольно, Сушков. И давай последний раз об этом. Ты оказываешься несостоятельным должником. Три года мы платим тебе по четыреста рублей в месяц и не лезем в твою кухню. Так?
— Н-ну… — смущенно затянул Сушков, а глаза его остро и зло сверкнули.
— В будущем году десятилетие треста. Ты обещал к юбилею книгу?
— И обещал, и сделаю, — с неприкрытой обидой ответил Сушков.
— Если в декабре не будет рукописи, к юбилею книги не будет. Так?
— Я все понимаю, Феликс Макарович…
— Долги надо платить аккуратно, Сушков. Чтобы через месяц рукопись лежала здесь, — хлопнул ладонью по столу. — Договорились?
— Вы же знаете, — с обидой и обузданным гневом заговорил Сушков. — Я все лето как проклятый. Ни проходных, ни выходных…
Вместо того чтобы напрягать внимание и слух, вникая в неразборчивую речь обиженного литератора, Феликс Макарович вновь оборвал его на полуслове:
— Извини, но у меня ни минуты лишней. Так что… — и прощально вскинул руку.
Поднялся Сушков, будто выпуская на волю скопившиеся во рту слова, беззвучно пошевелил влажными губами, тыльной стороной ладони обтер рот и направился к выходу. Он уже дошел до двери, когда в спину ему забасил Феликс Макарович:
— Да-а… Послушай, Сушков… Нужна твоя помощь… — Подошел к остановившемуся Сушкову, ухватил его за лацкан пиджака. — Получил письмо из «Октября», просят статью «Герои в жизни и в литературе». Если в первой половине темы я хоть что-то смыслю, то вторая прямо по твоей части. Посиди пару деньков, набросай болванку, потом вместе покумекаем.
Обиженный Сушков с показной медлительностью молча вынул из кармана ручку и блокнот, что-то небрежно записал и, не обронив ни слова, вышел.
Когда дверь за ним затворилась, Феликс Макарович вдруг захохотал. «Только бы жрать, пить да баб тискать. Боров. Покрутись-ка на горячем…»
Мигнул глаз селектора. Феликс Макарович не спеша подошел к столу, вдавил клавишу. Послышался низкий, разреженный и хрипловатый голос Ерофеева:
— Але… Але… Ф-феликс М-макарович?.. Эт-то Ерофеев…
— Привет, Ерофеев. Что стряслось?
— К нам пожаловал ревиз-зор стройбанка…
Заикался Ерофеев только в минуты сильного волнения. Потому Феликс Макарович и ответил с веселой беззаботностью:
— И что? Разве впервые? — подождал отклика и уже поделовитей: — Исполнительная документация в порядке?
— Н-не тот кадр, Ф-феликс М-макарович. Говорит, бум-маги потом. С ходу на объекты. Т-толковая, знающая и з-злая…
— С такой женщиной приятно пообщаться. Ха-ха! Постарел ты, Ерофеев. Разучился с прекрасной половиной пасьянс раскладывать. — И неожиданно жестко: — Где не заштопано?
— Ч-чертова л-леж-жневка. Пож-жарные прох-ходы на третьей комп-прессорной. Б-бетонный работы на чет-твертой… — четко, как в рапорте, докладывал Ерофеев.