Выбрать главу

Едва захлопнул дверь, раздался звонок — короткий и робкий. Сушков рывком отворил. На пороге появился тот самый парень с рюкзаком в опущенной руке.

— Тебе чего? — грубо спросил Сушков.

— Извините, пожалуйста, — тонким, рвущимся голосом заговорил парень. — Вы Владимир Иванович Сушков?

— Допустим. Что дальше?

Парень жалобно заморгал глазами, трудно и долго глотал слюну, а Сушков со все возрастающей неприязнью глядел на подрагивающий острый кадык тонкошеего парня и чувствовал, как приливает кровь к щекам. Нервно расстегнув болоневую курточку, парень поспешно вынул откуда-то конверт, протянул Сушкову.

— Вот… Прочтите, пожалуйста… Вы все поймете… Там написано…

Оторвав уголок, Сушков сунул подрагивающий палец в дырочку и грубо разорвал конверт. Вынул вчетверо сложенный лист, пробежал глазами первую строчку, и у него неприятно похолодело в груди.

«Здравствуй, Володя!

Извини за то, что нарушила свою клятву: никогда и ни за чем не обращаться к тебе. Жизнь сильнее нас. Поздно, но я поняла это.

Письмо тебе передаст твой сын — Славик. Ему скоро восемнадцать. Кончил десятилетку и не захотел ни в один вуз, только на Север. Все лето провоевала и уступила. Еле разыскала твой адрес.

Володя! Прошу тебя: хоть на время приюти Славика. Помоги. Пригрей. Он ведь мамин сынуля. Видел тебя только на фотографиях.

Вот и все. Моя жизнь тебе не интересна, а заинтересуешься, Славик расскажет.

Будь великодушен и добр — умоляю! Славик — отличный мальчик. Все умеет делать, сам себя обслуживает. Дисциплинированный. Добрый. Он очень чуткий и обидчивый. Учти это. И ненароком не рань, не оттолкни. Ах, да что тебе пояснять, ты ведь писатель и отец.

Будь счастлив. Береги его.

Соня».

Владимир Иванович обладал редкой способностью одним взглядом сразу охватить всю страницу — книжную или рукописную — потому читал очень много и быстро. С одного взгляда вобрал он в сознание содержание письма бывшей своей жены и лишь прикидывался читающим, а сам думал… «Что делать? Приветить? Поселить у себя? Тогда по рукам и ногам. Ломать режим, привычки, дружбу. Ради чего?»

Потрясенно скомкав письмо в кулаке, Сушков медленно поднял глаза и глянул на Славика. Тот стоял, как восковая фигура, и только в широко раскрытых глазах орехового цвета загорались и гасли и вновь загорались, сменяя друг друга, надежда, отчаяние, боль. Стоило сейчас сказать одно доброе слово, просто окликнуть «сынок», и парень кинется на грудь и наверняка зарыдает, и тогда… Страшась этого ТОГДА, Сушков поспешил разрядить напряжение. Шагнул к парню, подал руку.

— Здравствуй, Слава.

Парень опять долго и трудно глотал слюну, на тонкой длинной шее жалко трепетал острый кадык. Потом холодной влажной рукой он судорожно схватил руку отца.

— Здравствуй… те… па… здра…

— Так-то вот бывает! — бодро, даже насмешливо и не к месту громко проговорил Сушков. — Раздевайся! Попьем чайку. Поговорим и все решим.

Нет, то были не распахнутые объятия, не порыв вновь прирастить к родному стволу когда-то насильно отторгнутую ветвь. То был дипломатический маневр, дающий время на раздумье. И Славик это почуял подсознательно и болезненно остро. Он не смог бы сформулировать, что именно уловил в словах и действиях отца, но это неосознанное НЕЧТО больно кольнуло в сердце, и без того готовое выскочить из груди. Веки юноши жалобно дрогнули, горячечно сухие губы шевельнулись беззвучно.

Поворотясь спиной к нежданному гостю, Сушков неторопливо разделся, переложил из куртки в карман пиджака папиросы и спички, переобулся в тапочки и медленно, раскорячисто и тяжеловесно прошаркал в комнату. Славик скинул куртку, выбрал из груды тапочки, прошел вслед за отцом.

Комната была большая, с двумя окнами. Все стены и простенки в ней заставлены стеллажами, набиты книгами.

— Полистай какую-нибудь книжицу, а я соображу пожевать, — сказал Сушков и прошлепал на кухню.

Книги на стеллажах были не случайно купленные, а умело и тщательно подобранные. Были книги старинные, в тяжелых кожаных переплетах, были и вовсе ветхие.

Вся мебель в комнате была самодельная, малоценная, расставленная безвкусно и асимметрично. Широченная тахта, накрытая дешевым старым паласом. Прямоугольный стол с голой столешницей из древесностружечной плиты. Вокруг стола две скамьи и четыре табуретки. Подле одного окна крохотный однотумбовый письменный стол, заваленный бумагами. У другого окна махонький некрашеный столик, на котором теснились пишущая машинка, транзисторный радиоприемник и магнитофон с подключенным к нему белым микрофоном. Все, кроме книг, было расставлено и разложено словно бы впопыхах, временно, и оттого комната выглядела неуютной, запущенной. Да и пахло в ней чем-то неприятным.