Из кухни доносились звяканье чайника, перезвон посуды. Потом там что-то зашкворчало, вкусно запахло жареным мясом.
— Топай сюда! — крикнул Сушков.
Кухонька была махонькая, тесно заставленная тоже самодельной мебелью и заваленная посудой.
— Садись, — Сушков кивнул на табурет подле стола, на котором стояла большая сковорода, полная макарон, пожаренных с мясной тушенкой.
Некоторое время отец и сын ели молча, с одной сковороды. Несколько раз Славик взглядывал на отца с явным намерением что-то сказать или спросить, но Владимир Иванович смотрел не на сына, а на макароны, торопливо и сосредоточенно жевал и жевал, натужно и громко сопя. На его подбородке блестело масло, в усах застряли крошки.
Звякнул в прихожей телефон.
Набив рот, Сушков неторопливо прошел в коридор, и оттуда донеслось:
— Да… Не забыл… Понимаешь… Нет… Товарищ тут у меня один… Ну да… Как снег наголову… Перезвоню через пару часов. Ага…
«Товарищ тут у меня один» — эта фраза резанула Славика по натянутым нервам. Он отшвырнул вилку. Бессмысленным взглядом уперся в серое небо за окном, а тонкие пальцы правой руки затанцевали на столешнице, будто нашаривая на ней что-то невидимое.
— Ты чего? — входя, спросил Сушков. — Ешь, ешь.
— Спасибо, я уже наелся.
— Ну, как знаешь… — И снова принялся за еду.
От чая Славик тоже отказался. Когда Сушков закончил трапезу, Славик стал было собирать грязную посуду, но отец остановил:
— Не надо. Потом. Садись. Не куришь? — Сын отрицательно кивнул. — Молодец. — Закурил. Громко втянул в себя табачный дым, так же громко выдохнул. — Ну-с, что тебя привело в Гудым?
— Мама же вам написала.
— Хватит за маму прятаться. Сам ответь. Что тебя поманило? Романтика? Рубли? Жажда приключений? Или… есть иные причины?
Он вопрошал громко, лениво, без интереса. Обостренное волнением чутье юноши сразу уловило это, и потухшая было обида вновь разгорелась. Славик еле совладал с чувствами и внятно, громко и, как ему показалось, спокойно ответил:
— Кончил десятилетку и… Хватит на маминой шее… вот и… Ну, и Север, понятно… Поглядеть. Испытать себя…
Упоминание о маминой шее показалось Сушкову преднамеренным и больно ущипнуло самолюбие. «Намекает… Сама отказалась, попятиться гордость не позволила. Две ставки медсестры на двоих — не густо… Две ставки — от восьми до восьми. За гордыню тоже надо платить…»
— За все надо платить! — жестко, с укором и обидой воскликнул Сушков. И уже угрожающе повторил: — За все!.. — Выдержал небольшую паузу и прежним равнодушным тоном: — Где хочешь работать? Кем?
— Все равно.
— Та-ак. Значит, стрельба без цели. Ну что ж… Бывает… — думая о чем-то другом, лениво цедил Сушков пустые слова и, вдруг решившись, заговорил необыкновенно четко и внятно: — Сперва надо определиться с жильем. — Приметив, как дрогнуло лицо Славика, накрыл ладонью узкую горячую руку сына. — Давай по-мужски. Прямо и откровенно. Да, я знал о тебе. Но никогда не видел и, честно говоря, не имею морального права называться отцом. Но это не главное. Каждый человек — неведомая галактика. Постигать ее надо исподволь. Не поняв друг друга, взаимно не убедившись в необходимости единения — не стоит рисковать. Коммуникабельность, брат, не выдумка… Понимаешь?
— Понимаю, — еле внятно пролепетал Славик пересохшими губами.
— И отлично! — похлопал по холодной, помертвелой руке сына. Заговорил глуше, доверительней, глубокомысленней и неразборчивей. Ему уже надоело следить за собственной речью, старательно выговаривать слова, и он, как всегда, невнятно и нечисто забубнил: — Я всю жизнь — один. Ты всю жизнь — с мамой. Мне тридцать девять. Тебе — семнадцать. Характеры, взгляды, вкусы могут прийти в такое столкновение, что мы, сами того не желая, станем врагами. Зачем? Нужен ли такой эксперимент?.. Сперва надо убедиться в необходимости, а уж потом что-то ломать, перечеркивать, подделываться.
Он еще долго говорил, не произнося главного, петляя и кружа вокруг него. Славик понуро молчал. «А ты как думал? — с непонятным злорадством мысленно вопрошал Сушков сына. — Спереди прикрыт, сзади защищен — завоевывай мир?»
— Принеси-ка сюда телефончик.
Но когда Славик поставил перед ним ярко-желтый телефонный аппарат, Сушков долго раздумывал, прежде чем снял трубку и, крутнул диск.
Изваянием застыл Славик в проеме кухонных дверей, в широко распахнутых ореховых глазах все приметней и ярче разгоралось зловещее пламя.